больше, нежели тело весило до горения. Получалось так, что из тела уходит флогистон, но вес не уменьшается, а прибавляется. И вот в конце XVIII века под влиянием возраставших трудностей теория флогистона была разрушена, свергнута, и на ее месте утвердилась новая, прямо противоположная ей теория. Вот видишь, и в развитии наших мыслей и теорий те же две ветви: сначала восходящая, потом нисходящая.

Сын. Но если так, то, значит, развитие всего человечества и всей науки направлено в конце концов к гибели и смерти. Если так, то ведь это очень грустно и непонятно: зачем мы живем, учимся, ищем истину, познаем мир? Неужели только для того, чтобы умереть и утерять приобретенное нами с таким трудом знание?

Отец. Ты не обратил, должно быть, внимания на одну очень важную сторону вопроса: ведь я тебе не говорил, что вместе с капитализмом все человечество идет к гибели. Я говорил, что капитализм идет к гибели и неминуемо погибнет, но что ему на смену идет новый, прогрессивный строй общества — социализм, как первая ступень коммунизма. Значит, гибель капитализма вовсе не означает гибель всего человечества, а как раз наоборот — означает, что снимаются преграды для дальнейшего его прогрессивного развития. Точно так же с падением теории флогистона химия как наука не только не погибла, а как раз напротив — получила возможность для своего дальнейшего быстрого и бурного прогрессивного развития, так как устаревшая, мешавшая движению вперед теория сменилась новой, более правильной теорией.

Сын. Но если наука развивается в целом все время прогрессивно, то куда же тогда направлено это ее развитие?

Отец. Подожди немного, не спеши со своими вопросами. Я попробую заставить тебя самого ответить на твой вопрос. Видишь, вдалеке горит огонь? Это какой- то дом в горах. Завтра утром мы к нему подойдем, когда будем подниматься на гору. Что ты сначала увидишь, когда подойдешь к нему?

Сын. Ты же это знаешь. Я увижу то, что снаружи дома — его стены, дверь, окна, крышу. Отец. Верно. Но сможешь ли ты, увидев дом снаружи, сказать, что это за дом?

Сын. Конечно, нет. Для этого нужно войти в дом и познакомиться с ним изнутри, узнать, что в нем находится. Неужели ты хочешь сказать, что таким путем идет и процесс познания?

Отец. Ты догадался, мой мальчик. Именно это я и думал, и хотел бы, чтобы ты сам мне это сказал. И еще одно: ведь иногда далеко не так просто войти в дои. Надо найти дверь и надо в нее постучаться, чтобы двери открылись. Если ты начнешь вдруг стучать изо всей силы, то тебе могут не открыть их. И надо уметь объяснить, кто ты и что ты ищешь. В науке точно так же надо найти дверь в тайны природы и уметь постучаться в эту дверь, и тогда она перед тобой раскроется. Если же ты будешь ломиться без соображения и умения, то можешь остаться ни с чем.

Сын. А если продолжить такое сравнение науки с проникновением в дом, то как можно было бы пояснить путь поисков и нахождения истины?

Отец. Все дело в том, что сама наука возникает потому, что самая важная сторона вещей и явлений — их суть, сущность — спрятана от взора человека где-то внутри их. Карл Маркс сказал так, что если бы сущность вещей лежала как камень на дороге, то не потребовалось бы никакой науки. А так как эту сущность надо искать, то и нужна для этого наука. Этим объясняется и самый ход развития науки. Когда человек приступает к изучению какой-либо вещи, то он сначала видит ее снаружи, какой она выглядит сама по себе, как та змея, на которую ты сегодня чуть не наступил. Но ведь просто глядя на вещь, нельзя узнать, что она собой представляет. Такое непосредственное знание мало что дает. Нужно обязательно испытать различным образом эту вещь, заглянуть внутрь ее, проникнуть в нее самое, узнать, что скрыто за ее наружностью. Это значит — раскрыть ее внутреннюю сущность, ее связи и опосредования. Поэтому такое знание будет опосредованным. Оно особенно нужно тогда, когда хотят использовать изучаемую вещь на практике, для каких-либо своих целей. Скажем, возможно, что в малых дозах яд той змеи, которую мы видели, обладает лечебными свойствами. Но сразу этого не видно. Надо изучить его действие, исследовать его состав и т. д. Понял, мой друг?

Сын. Да, и может быть, это потому, что ты заставил меня самого дойти до этого, когда подсказал сравнение с домом?

Отец. Но ведь это далеко еще не все, мы только начали разбирать вопрос о том, в каком направлении движется, развивается наука, научное познание, и нашли, что она идет от явлений к сущности, если сказать коротко. Это значит, что сначала познаются явления, которые видны непосредственно, а затем наша мысль движется в глубь этих явлений, раскрывает их невидимую для нас сразу сущность.

Сын. Ну а когда это сделано, дальше уже двигаться науке некуда? Значит, остановка, конец?

Отец. Вовсе нет. В этом движении науки нет никакого конца, потому что за каждой сущностью, до которой наука дошла, скрывается другая, еще более глубокая сущность, и так без конца и края. К примеру, возьмем в руки матрешку. Раскроешь ее — внутри такая же матрешка, только поменьше. Вынешь ее, раскроешь, а внутри ее еще другая матрешка. Раскроешь и эту — внутри такая же матрешка, только еще меньше. И так каждый раз все новую и новую матрешку находишь. Вот и сущность вещей получается как нечто на это похожее, но только, конечно, не так легко, быстро и просто: за сущностью первого порядка следует сущность второго порядка, за ней — третьего порядка и так без конца. А у матрешек рано или поздно наступит конец: самая крохотная из них будет последней и уже не раскрывается. Но ты можешь себе представить, что и она раскроется и за ней следующая и т. д., и тогда получится, как говорят, модель проникновения науки в сущность вещей и явлений. Так двигается наука, переходя от явного к тайному, от известного к неизвестному, от явлений к сущности и от сущности менее глубокой к сущности все более и более глубокой.

Сын. Но ведь и тут будет когда-то конец, когда дойдет до самых первых кирпичей всего мироздания?

Отец. В том-то и дело, что никаких таких кирпичей не существует, что все это выдумки людей, которые хотят видеть всюду какой-то конец. Потому что им тогда самим легче представить мир. Но мир ведь не должен быть обязательно таким, чтобы людям легче было его себе представлять. Однажды путешественник увидел жирафа, и так как он не думал, что у животного могла быть такая длинная шея, то воскликнул: «Этого не может быть!» Вот ты смеешься сейчас над ним, но ведь те, кто ищет всюду конец, не понимая, что такое бесконечность материи, то есть бесконечность сущности вещей и явлений, поступают точно так же: столкнувшись с бесконечностью мира, они говорят: «Этого не может быть». Сын. Приведи, пожалуйста, какой-нибудь самый простой случай бесконечности.

Отец. Можешь ты придумать и написать самое большое целое число? Допустим, ты цифрами исписал всю Землю и весь путь от Земли до Луны, до Солнца, до звезд. А я тебе скажу: прибавь к этому твоему числу единицу! И оно станет на единицу больше. И так до бесконечности.

Сын. Это мне понятно. Но тут не было материи, а только числа.

Отец. Хорошо, возьмем материю. Раньше, еще в древности, мудрецы говорили, что все тела состоят из последних неделимых частиц материи — из атомов, «атом» и значит по-гречески «неделимый». Их искали очень долго, более 2 тысяч лет. В XVII веке и в физике, и в химии, и в философии много говорили и писали об атомах, но никак не могли точно узнать, какими свойствами они обладают, а без этого нельзя было обнаружить их. В XVIII веке к их открытию близко подошел великий русский ученый Михаил Ломоносов. Но только в самом начале XIX века английский химик Джон Дальтон нашел главное по тем временам свойство атомов — их атомный вес. Идея атома из догадки превратилась в научно обоснованное понятие. Это было открытие сущности или строения материи первого порядка. Почти сто лет спустя было найдено, что атом делим, разрушаем и сам обладает сложным строением, похожим на маленькую солнечную систему: внутри его тяжелое ядро, несущее положительный электрический заряд, а вокруг него вращаются легкие электроны, заряженные отрицательно. Это была уже сущность второго порядка. Потом оказалось, что электрон — это не просто маленький шарик, как думали ученые до тех пор, а очень необычное образование — одновременно и шарик и волна; причем движется он вокруг ядра не как Луна вокруг Земли, а скорее как размытое облако вокруг Земли, облако, у которого нет резких краев. Это