«Это счастье для Элизабет – заново открывать мир. Ей очень хочется просто выйти на улицу и почувствовать дождь. Но сейчас для них важно адаптироваться постепенно. Так что пока они только разговаривают друг с другом».

«Элизабет и ее дети из подвала пока не имеют представления о своем будущем, – сказал он. – Кто-то из тех, кто слышал эту историю, может подумать, что Элизабет – это персонаж какого-то фильма ужасов, но слухи о том, что у нее нет зубов и она едва может говорить, – лишь слухи. Если она попадется вам на глаза, вы ни за что не догадаетесь, через что ей пришлось пройти, потому что выглядит она как любой нормальный человек. Своей семье она говорит, что все, к чему она сейчас стремится, – это нормальная жизнь, нормальная настолько, насколько они могут надеяться. Это ее единственное желание».

Хербст также жаловался на дезинформацию и отмечал, что после того, как Элизабет и ее дети впервые вышли из подвала, был сделан огромный рывок вперед. «О многих вещах репортеры сообщают неверно или превратно. Я имею в виду, во-первых, то, что дети уже нормально говорят по-немецки. Они стали общаться наравне со всеми. И ходить наравне со всеми. А то, что пишут об Элизабет... То есть сейчас она совершенно нормально выглядит – очень привлекательная женщина, если просто посмотреть на нее. И вы знаете, самое важное то, что она стала чувствовать: ее дети счастливы, спокойны, и это было лучшим облегчением для нее».

С тех пор как Элизабет Фрицль была похищена, многое изменилось, но она все еще хранила какие-то представления о мире, в который ей предстояло вернуться заново. «Элизабет, скажем так, вернули назад в мир, который когда-то был ей знаком, который она может вспомнить и который отражало телевидение, – сказал профессор Фридрих из Венского университета. – Остальные дети, попав в этот мир, должны только научиться жить. И те чувства, которые не возникали там, в подвале, должны будут возникнуть теперь. Например, слушать шум дождя, как ветер шелестит в листьях деревьев. И если в дождливый день пойти прогуляться в лес, земля будет пахнуть по-особому. И все возможные оттенки совершенно новых ощущений навалятся на них».

Кристоф Хербст наблюдал это своими собственными глазами. «Несколько дней назад шел дождь, и Феликс сказал: „Я хочу увидеть дождь, потому что никогда сам не видел его“, – вспоминает он. – Услышав это, четко осознаешь: да, действительно, он не знал этого раньше. И я думаю, у него впереди еще множество вещей, которые ему предстоит испытать».

Для трех других детей, которые жили наверху, все было также непросто, потому что их поместили в полутьму клиники вместе с их матерью и братьями.

Но они неплохо справлялись. «Они все счастливы, постоянно смеются, чего можно было и не ожидать, – рассказывал Хербст. – Феликс смешит всех. Его учат бегать, потому что он не мог делать этого в пределах камеры. Просто великолепно, как Элизабет реагирует на окружающий мир. Все они довольно забавные. Элизабет действительно производит впечатление – она очень сильная».

Кроме того, Элизабет навещал и местный священник, Петер Бозендорфер, который был впечатлен ее прогрессом. «В больнице Элизабет постоянно выискивает кого-то из персонала, чтобы поговорить, – делился потом он. – Это хороший знак, что она ищет общения с людьми. Никто не может поверить в то, насколько обычной она сейчас кажется, хотя она еще и не раскрылась в полной мере».

Однако у Розмари дела шли не так обнадеживающе. Для нее оказалось слишком сложно принять всю аномальность произошедшего. Долгое время она была не готова к официальному разговору с полицией. Она была любящей матерью и бабушкой и не могла иначе отреагировать на страдания своих детей.

Это – еще одна ноша, которую ей предстоит нести. Хотя официально с нее сняты все подозрения, люди все не могли взять в толк, как можно было не знать о том, чем занимался ее муж все эти годы, – этот вопрос задавала себе и она, должно быть, много, много раз. Оглядываясь назад, она не могла не признать, что вокруг были сотни скрытых знаков, на которые она могла обратить внимание, не будь она так запугана Фрицлем.

Каким бы «живительным» ни показался для семьи первый период после освобождения, некоторые выражали сомнение, что мать и дочь снова смогут ладить. «Складывается впечатление, что врачи и психологи пытаются возродить родственные узы, которые уже показали себя с опасной для Элизабет Фрицль стороны в прошлом, – говорила Хелена Клаар, юрист из Вены, специализирующаяся на семейном праве. – Трудно понять, почему Элизабет Фрицль должна теперь жить с матерью, которая ничуть не помогла ей, когда она подвергалась издевательствам со стороны отца».

На календаре пролетели несколько первых недель свободы, а для Элизабет наступило время особенно сильных переживаний за Керстин, которая по-прежнему находилась в тяжелом состоянии в больнице, в отделении интенсивной терапии. Ее состояние стабилизировалось, но врачи выждали, пока на ее мозге не скажется влияние полного отказа органов, и только тогда, полтора месяца спустя, было решено начинать медленно выводить ее из комы, постепенно снижая дозу медикаментов, которые держали ее в состоянии искусственного сна.

«Доктора с надеждой смотрят на ее будущее восстановление, но на данном этапе невозможно точно сказать, сколько времени потребуется, чтобы она окончательно проснулась», – сообщили тогда в клинике.

С другой стороны, Элизабет была занята и ежедневными семейными заботами. «Лечение семьи контролируют врачи. Но Элизабет выступает как руководитель, который собирает всех, для того чтобы вместе сесть за общий стол три раза в день. Ее дети были постоянно чем-то озабочены, пока они сидели в подвале, и теперь она не намерена допустить, чтобы так и продолжалось. Они действительно все время шутят и смеются».

Первые недели они много времени проводили вместе, глядя диснеевские мультфильмы на DVD и читая теплые письма, приходящие со всего света. Хотя они вышли из подвала уже много дней назад, Элизабет и ее младшему сыну Феликсу все еще требовались солнечные очки, потому что их глаза были очень чувствительны к солнцу. Но все же «их кожа темнела и становилась лучше, а глаза постепенно начинали привыкать к свету», как сообщали из одного источника.

Элизабет все еще приходилось успокаивать обоих мальчиков, которые мучались от приступов паники, возникавших от мрачных воспоминаний о долгих годах заключения и кислородного голодания. Кроме того, они страдали от стригущего лишая – грибкового заболевания кожи, которое возникает от долгого пребывания в сырости.

Благодаря своему возрасту, Феликс шел на поправку лучше всех. Он привык играя носиться по территории обширного больничного комплекса. Работники больницы любили проводить с ним время, потому что для юного Феликса буквально все было ново и занимательно. «Они учили его бегать, – рассказывал Хербст. – Он радовался каждому новому открытию. На этой неделе впервые увидел дождь. Он был заворожен этим зрелищем. Он радуется своей свободе, и Элизабет счастлива за него. Она хочет, чтобы все в ее семье поправились и зажили наконец вместе».

Но Стефану изменения давались с трудом. Восемнадцать лет в подвале, где не было места и повернуться, привели к нарушению моторики. Во внешнем мире он натолкнулся на проблему с координацией. У него подозревали серьезные проблемы с двигательными нервами, в результате чего он не мог нормально ходить.

Не обошли его стороной и психологические проблемы. Он предпочитал целыми днями сидеть в полусумраке палаты, отведенной семье больницей, – почти так же, как он делал это в подвале.

Несмотря на заявления врачей о том, что в семье хорошо ладят друг с другом и все идут на поправку быстрее, чем ожидалось, специалисты стали выражать опасения, что решение поместить всех членов большой семьи вместе со временем может оказаться вовсе не таким хорошим выходом. «Собрать всю семью вместе – это может быть только самым первым шагом до того момента, когда начнутся первые конфликты между ними», – полагает Ева Мюкштайн, президент Австрийской ассоциации психотерапевтов.

А конфликты непременно должны были быть – между детьми, выросшими над землей, живущими нормальной жизнью, хорошо успевающими в школе и занимающимися музыкой, и их братьями из подземелья, которые только начали приспосабливаться к этому миру. Дети, воспитывавшиеся в доме, теперь получали частное образование, но жизнь взаперти в больнице разочаровала их.

«Сейчас очень сложно приходится Алексу, Лизе и Монике, которые прежде жили вместе с бабушкой, – говорил Кристоф Хербст. – Они не видят своих друзей, не встречаются с одноклассниками. Они даже пропускают занятия. И это дается им нелегко. Они то и дело спрашивают, когда смогут снова со всеми