пропадал в своем подвале, но мне это казалось вполне нормальным», – сказал Альфред Дубановски.

Дубановски также сказал, что Фрицль очень внимательно относился к непривлекательному бетонному сооружению на Иббштрассе с его голыми тусклыми стенами и оконцами-клеточками. «Фрицль был странным. Он говорил мне: „Однажды мой дом войдет в историю“. Теперь я понимаю, что он хотел этим сказать. Только ему можно было ходить в подвал. И он ходил туда буквально каждый день».

Было ясно: что бы ни происходило в подвале, это было по меньшей мере делом сомнительной легальности. У внешне порядочного Фрицля была паранойя по поводу полиции. «Он впадал в панику от одного лишь упоминания о полиции или законниках, – вспоминал Дубановски. – Когда я выезжал, у нас разгорелся спор о том, кто должен оплачивать ремонт двери. Я пригрозил судом, он весь побелел и моментально уступил».

Но кто мог предположить, что на самом деле творилось под домом? «Даже в самых ужасных кошмарах мне и в голову не могло прийти, что он может быть замешан в таких делах», – сказал Дубановски. И тем не менее он признал, что подсказок у него перед носом была уйма – ночные шорохи, пакеты еды, которые Фрицль сваливал в тачку и ввозил в подвал. «Если бы я только мог повернуть время вспять. Все знаки были налицо, а я не смог увидеть их. Да и кто мог бы подумать, что нечто настолько ужасное может происходить прямо под его ногами? С этим сожалением я буду жить до конца моих дней».

Другая обитательница дома, 32-летняя Анита Лашингер, которая в течение короткого времени снимала квартиру над Дубановски, вообще не замечала ничего подозрительного. «Семья Фрицль произвела на меня очень хорошее впечатление, – сказала она после своего недолгого пребывания в их доме. – Я чувствовала себя уютно в его стенах. Мне они казались совершенно нормальной семьей. Единственное, что в них было необычного, это то, что бабушка и дедушка воспитывали своих внуков. Когда я услышала о герре Фрицле, я была так шокирована. Я просто вообразить себе такого не могу. Увидев его, можно было подумать, что он милый безобидный старичок. Никто не ожидал такого поворота. Это поразительно». Она, впрочем, тоже была предупреждена о том, что нельзя приближаться к подвалу. Это было под запретом.

О том, что происходит что-то недоброе, говорили и некоторые другие знаки. Йозеф Лайтнер вспоминал, что из хозяйской кухни и кухонь жильцов не раз пропадали продукты. Например, колбаса, молоко и сыр с вечера могли исчезнуть из холодильников. Как будто их посетили маленькие человечки из «Заемщиков»[«Заемщики» (The Borrowers) – английский телефильм 1997 года, главными героями которого были маленькие человечки, живущие под половыми досками обычного дома и то и дело берущие взаймы у хозяев нитки, булавки, батарейки и прочие мелочи.] в поисках лакомств. На самом же деле причиной пропаж был герр Фрицль, который использовал свою копию ключа, чтобы проникать в квартиры жильцов и таскать оттуда провизию для Элизабет и ее детей в дни, когда у него не было времени на походы по магазинам.

«Я заботился о них всех, – сказал Фрицль полиции во время первого дознания. – Я хотел им добра».

Для Элизабет и ее растущих детей, теснящихся в крошечном помещении, наступили непростые времена. Строительный комитет отпускал под убежище от ядерного взрыва только небольшую комнату площадью 20 метров. Все трое жили в этой каморке, пока болезненной Керстин не исполнилось пять лет, а Стефану три года, – в этом возрасте они все еще присутствовали при том, как Фрицль насиловал их мать. Понимать, что ее подрастающие дети видят, как отец обращается с ней, было для Элизабет мучительно больно.

Дети росли, и им становилось все теснее, и когда в 1992 году родилась Лиза – год развода принца Чарльза и Дианы, – для нее уже не хватало места. Она все время плакала – возможно, из-за врожденного порока сердца, который мог проявиться из-за неудачного сочетания родительских генов. Боясь, как бы кто не услышал ребенка, Фрицль решил поднять девочку наверх, чтобы за воспитание Лизы взялась его покладистая жена. В этом случае девочка могла получить хорошее лечение. Малышка так часто болела, что уговорить Элизабет не составило труда.

«Мы с Элизабет все спланировали вместе, потому что оба понимали, что Лиза с ее плохим состоянием здоровья не имела никаких шансов выжить в подвале. Несложно было уговорить Элизабет написать письмо, в котором она сообщала, что не может воспитать ребенка и поэтому отказывается от него. Может, ей и не хотелось отдавать дочку, но, если она любила ее и хотела, чтобы та выжила, выбора у нее не было».

19 мая 1993 года на пороге дома Фрицля нашли картонную коробку с малышкой Лизой внутри. Ей было девять месяцев от роду, она была ростом 61 см и весила только 5,5 кг.

Это был счастливейший день в жизни маленькой Лизы – ведь именно тогда она впервые увидела солнечный свет. До сих пор ей был знаком только слепящий блеск подземного царства: неизменное, холодное, искусственное подвальное освещение. Только такой свет видела ее мать Элизабет на протяжении вот уже целых шести лет к моменту рождения Лизы. Только такой свет в своей жизни будет видеть ее брат Майкл, который умрет всего несколько дней спустя после своего рождения.

Нет никаких сомнений в том, что перемещение Лизы наверх, на свет божий, спасло ее жизнь. Следующие пятнадцать лет она прожила относительно нормальной жизнью, но потом тайны семьи Дома ужасов стали известны всему миру, и ее мир рухнул.

Кроме девочки в коробке нашли и письмо. Оно было без конверта и без обратного адреса. Единственным опознавательным знаком на письме была подпись «Элизабет» – имя дочери Фрицля, которая якобы исчезла более девяти лет назад.

«Дорогие родители, – писала она четким, тонким почерком. – Вы, наверное, удивлены, читая эти слова теперь, после стольких лет, и поражены не меньше... Я оставляю вам мою дочь Лизу. Позаботьтесь о моей малышке».

Это только укрепило мнение о том, что она все еще живет в сектантской общине, где у нее нет возможности самой растить детей. Хотя само по себе это было подозрительно, так как подобные секты обычно заинтересованы в том, чтобы взрастить и наставить будущее поколение. Но, поскольку она не могла растить ребенка в таких условиях, она попросила родителей заняться этим вместо нее. И все же записка была полна светлых деталей: «Около полугода я кормила ее грудью, а теперь она пьет молоко из бутылочки, – писала она. – Она умница, и уже ест с ложечки».

Письмо было пропитано будничностью. «Я надеюсь, вы все здоровы, – говорилось в нем. – Позже я свяжусь с вами снова и умоляю вас не искать меня – у меня все хорошо».

В предлагаемых обстоятельствах вежливая просьба Элизабет к родителям даже не пытаться искать ее выглядела вполне естественно. Она как бы просила принять и уважать ее выбор, хотя он требовал от нее спихнуть неугодного младенца на них.

Розмари была настроена скептически, но потом в их доме раздался телефонный звонок, предположительно от дочери, где она снова умоляла ее заботиться о внучке. Неясно, кто звонил ей. Некоторые утверждали, что это был сам Фрицль, подражающий по телефону голосу дочери. Но даже Розмари раскусила бы мужа, говорящего тоненьким женским голоском. Мать узнает голос собственной дочери даже после девяти лет разлуки, а найти мужчину, который правдоподобно подражал бы женскому голосу, не так-то просто. Судя по всему, Фрицль прибег к помощи аудиосообщения, которое принудил записать Элизабет.

Телефонный звонок – как бы надуманно это ни звучало – успокоил сомнения Розмари, и она внесла ребенка в дом без дальнейших разбирательств. О том же рассказывали и друзья. Их сосед по кемпингу на Мондзее Антон Граф вспоминал, как Фрицль рассказал ему, что обнаружил ребенка Элизабет на пороге своего дома, и Граф сказал, что ни на миг не усомнился в его рассказе: «Он был так убедителен в своем смятении, в сострадании к ней. Ни у кого не возникло сомнений».

На самом деле кое у кого возникали. Например, у Розвиты Цмуг, знакомой с Розмари по гостинице. «Как- то раз, после того как на ее пороге таинственным образом очутилось это дитя, я спросила ее, как такое вообще могло случиться, – сказала она. – Розмари все рассказала мне о своей дочери, которая ушла в какую-то секту. Мне это показалось невероятным, но ей – нет. И все равно я убеждена, что она не знала ничего о жизни своего мужа под лестницей».

Розвите Цмуг история Фрицля о том, что их своенравная дочь просто подбросила ребенка под дверь и ускакала обратно в несуществующую секту, казалась абсурдной. Может, в юности она и прослыла несколько неуправляемой – слава, едва ли подкрепленная хоть одним фактом, – но какая мать на такое способна? Разве что она употребляла наркотики или же серьезно нуждалась в помощи. Не менее странным было и то, что стоило Розмари высказать малейшее дурное предчувствие, раздавался загадочный телефонный звонок, который в конечном счете и успокаивал ее. Что-то здесь явно требовало внимательного