года.

А две недели спустя в замке Плесси-ле-Тур закипела подготовка к торжествам в честь победы, одержанной братом короля. Безумие овладело французами. На шестьдесят тысяч ливров — сумма по тем временам нешуточная — накуплено было зеленого шелка, и в эту шутовскую униформу обрядились все — женщины, переодетые мужчинами, мужчины, переодетые в дам…

Теперь, когда наступил мир — точнее, перемирие, — Маргарита вновь получила подтверждение от мужа, что он весьма рассчитывает на ее приезд: «он всегда извлекал немалую пользу из нашей дружбы». Присутствие в Нераке сестры короля Франции, разумеется, придало бы Генриху Наваррскому дополнительный вес. Королева Марго становилась в некотором роде разменной монетой политической игры. Вот почему Генрих и отправил к своему шурину-королю гонцов, уполномоченных потребовать у него разрешения на отъезд Маргариты Наваррской. Но Генрих III опять запретил сестре покидать Лувр.

— Я отдавал ее за католика, а не за гугенота, — заявил он мрачно.

Это была неправда: наваррец отрекся от протестантской веры уже после свадьбы, наутро после Варфоломеевской ночи. И Генрих Наваррский не прекращал настаивать: он хочет видеть свою супругу подле себя! В итоге Генрих III пошел на шантаж: перед Маргаритой лишь тогда откроются двери Лувра, когда король Наварры вновь обратится в католическую веру. А молодая королева убеждала мать и брата-короля, что для нее «оставаться в Лувре неразумно ни по соображениям смысла, ни по соображениям приличий».

— Ибо раз я здесь торчу, мой муж может решить, что я веду здесь разгульную жизнь.

Собственно, не так уж это было и далеко от истины… Но дело касалось принципов, и разговор шел на повышенных тонах:

— Я вышла замуж не удовольствия ради и вообще не по своей воле. Раз уж вы предназначили мне в мужья короля Наварры, то вы не можете помешать мне разделить с ним его судьбу. Я хочу отправиться к нему! А если вы мне не позволите, я просто однажды исчезну, положась на Провидение.

— Ну полно, сестра, — холодно ответствовал Генрих III, — у нас все же будет время попрощаться.

Поскольку Генрих III упрямо не соглашался отпустить свою сестру в Наварру, почему ей было не попробовать уехать из Парижа во Фландрию, где она могла взять на себя какую-нибудь миссию первостепенной важности? Ведь если бы такая миссия ей удалась, по возвращении королю просто пришлось бы считаться с ее желаниями. Все семнадцать провинций Нидерландов — Бургундский Пояс, как иначе их называли, — переживали самый пик распада, особенно в южной части страны. Протестанты, сторонники принца Оранского, втянулись в борьбу против испанских католиков во главе с Филиппом II, номинальным господином этой страны, которого поддерживала и свирепая инквизиция. В зависимости от исповедуемой религии, фламандская знать разделилась на два лагеря, меняя хозяев подчас вместе с убеждениями, а то и просто по настроению. Для значительной ее части свобода вероисповедания служила лишь поводом к гражданской войне.

Испанские гранды даже не скрывали своего презрения к фламандцам. Все фламандские дворяне в их глазах были «гезами».[34]«Ну да, мы «гезы» и есть!» — отвечали те и при этом гордо вскидывали головы.

Великая идея увлекла Маргариту: а вдруг именно ей суждено сыграть заглавную роль в судьбе герцога Анжуйского? Вдруг именно она поможет ему присоединить к своим владениям католические провинции юга? Чтобы достигнуть этой цели, Маргарите необходимо было опереться на поддержку матери. Меж тем Екатерина помнила предсказание Руджиери, которое в свое время так ее впечатлило: все ее сыновья будут царствовать, но — поочередно. Если бы младший Анжу занял трон Нидерландов, а не трон Франции, предсказание исполнилось бы: все три сына Екатерины Медичи взошли бы на престол… пусть даже не на один и тот же.

Поставленный в известность о планах сестры, Генрих III счел, что удалить из Франции брата, «этого вечного смутьяна», было бы весьма кстати. Последний сын Екатерины, уже побывавший в роли главы недовольных католиков, стал теперь лидером протестантской партии. Если бы удалось спровадить его в Брюссель, возможно, наконец наступил бы долгожданный мир. Впрочем, не слишком ли это рискованно?

Амбициозного Анжу весть о новом восстании подданных Филиппа II обрадовала. Помогая им скинуть испанское иго, он, быть может, добудет себе трон, подобно брату, ставшему в свое время королем Польши.

Последовав советам принцессы де Ла Рош-сюр-Йон, Маргарита объявила о своем намерении отправиться во Фландрию. С какой целью? Французский посланник в Брюсселе, месье де Мондусе, рассказал королю, как жестоко страдают фламандцы от испанского владычества, и заключил свою речь в том духе, что королева Наваррская могла бы сыграть весьма важную роль в умиротворении неспокойной Фландрии.

— Сир, — заверил он короля Генриха, — если бы у королевы Наваррской вдруг обнаружилась какая- нибудь болезнь, излечению которой помогают воды Спа! Туда как раз отправляется принцесса де Ла Рош- сюр-Йон, и это было бы весьма кстати для нашего дела во Фландрии. Она могла бы нам оказать большую услугу.

Генрих III, приняв правила игры, заявил Маргарите, посмеиваясь про себя:

— Королева, не ищите других причин, обязательно отправляйтесь на воды в Спа с принцессой де Ла Рош-сюр-Йон. У вас, помнится, когда-то было рожистое воспаление на руке. Объявите, что ехать в Спа вас заставили врачи.

Так она и поступила.

Как выглядела Маргарита в эту пору своей жизни, когда впервые взялась за столь важную миссию? По Ронсару, «она вспыльчива, но умеет владеть собой». Что же до внешности, то в свои двадцать пять, говорит Брантом, она обладала фигурой «настолько царственной, что ее принимали скорее за небесную богиню, нежели за земную принцессу». Добавим: единственную в Европе принцессу, способную взяться за столь деликатное дело. Тот же Брантом уверяет, что лицо ее «в зависимости от того, желает она выказать смирение или проявить учтивость, способно передать это чувство всем вокруг, — так прекрасны и совершенны его черты, так чисты и приятны глаза, от которых нельзя ничего утаить».

Гостей ослепляла пышность ее платьев, которые она с изысканнейшим вкусом подбирала себе сама. Ее фламандских собеседников с первых же встреч покорят ее ум, редкая эрудиция и тонкий поэтический вкус, почти безукоризненная латынь — причем легкость, с которой она говорила на иностранных языках, поистине изумляла. Свободно владея греческим, она читала в подлиннике Гомера и Платона, говорила на испанском и итальянском. Не в силах сдержать свое восхищение, все тот же Брантом сравнивал ее письма с эпистолярным стилем Цицерона. Пожалуй, это было некоторым преувеличением… но его тоже ослепляла любовь к Маргарите… В довершение портрета следует добавить, что молодая королева весьма искусно играла на лютне и пела под ее аккомпанемент.

Итак. 28 мая 1577 года, в тот самый день, когда герцог Анжуйский начал осаду Иссуара, Маргарита в сопровождении внушительной свиты отправилась во Фландрию. Твердо уверовав в удачу, она была