важней было превратить наваррца в своего союзника, чем во врага. Тем не менее он приказал приставить стражу к сестре на случай, если ей придет в голову отправиться вслед за мужем.
Королева Наваррская была глубоко уязвлена побегом мужа, который не только утаил от нее свои намерения, но и поспешил вернуться в протестантскую религию, от которой отрекся в день святого Варфоломея. Вот до какой степени он от нее отдалился! Однако несколько дней спустя Марго получила от беглеца письмо, в котором тот просил извинить его за то, что покинул Лувр, не поставив ее в известность, — и лицо королевы опять озарилось улыбкой. Улыбка стала бы еще лучезарнее, знай Марго о том, что сказал ее муж, пересекая Луару:
— О двух вещах, оставленных в Париже, я сожалею: о мессе и о моей жене. Хотя без первой я попробую обойтись. Но вот без второй не смогу — я должен скорее ее увидеть.
Но бедную Маргариту продолжали содержать под стражей, тем более что Генрих III, уверенный, что сестра его знала об отъезде мужа, «обрушил на меня весь пыл своего гнева, — вспоминала Маргарита. — Если бы его не удержала королева-мать, он сотворил бы в отношении меня какую-нибудь жестокость». По распоряжению короля гвардейцы взяли в оцепление покои его сестры. Королева жаловалась брату на дурное обращение и просила разрешения как можно скорее отправиться вслед за мужем.
— Поскольку король Наваррский снова сделался гугенотом, — отвечал ей Генрих III, — я нахожу вашу поездку к нему невозможной. Все, что мы делаем, королева-матушка и я, все это ради вашего же блага. Я хочу объявить войну гугенотам и искоренить эту презренную религию, которая причинила нам столько горя… Кто знает, не желают ли они отнять у вас жизнь, чтобы поквитаться за то зло, которое теперь я намерен им причинить? Нет! Вы никуда не уедете!
Маргарита, писавшая свои «Мемуары» много лет спустя, приплетает к делу и дю Гаста, позабыв, по опрометчивости, что он был убит по ее же приказу тремя месяцами раньше…
Уже одно присутствие Генриха Наваррского среди протестантов вновь разожгло тлевшее пламя давнего конфликта. Победа Генриха де Гиза при Дормане 11 октября 1575 года[28] — в этой битве он был ранен выстрелом из аркебузы и, кроме того, после нее у него на щеке остался шрам на память. Это не помешало немецким рейтарам, которых поддерживала Англия, присоединиться к брату короля, под рукой у которого была теперь настоящая армия. Алансон пересек Луару, и Генриху III пришлось согласиться на переговоры.
Екатерина, сопровождаемая неизменным эскадроном фрейлин и магами, прихватив на этот раз и Маргариту, отправилась на свидание со своим сыном Франсуа. Их встреча состоялась в замке Шатенэ, около Санса. Напрасно «летучий эскадрон» пускал в ход все свои чары, напрасно и Марго осыпала ласками младшего брата, — герцог Алансонский остался непоколебим. Королю пришлось принять его условия. 6 мая 1576 года Генрих III со слезами на глазах подписал условия мира.
Протестантам гарантировалась безопасность их культовых учреждений и реабилитация жертв Варфоломеевской ночи. Королю Наварры был добавлен титул правителя Гиени.[29] Но главным триумфатором был, конечно, герцог Алансонский, который наконец получил свой удел: помимо герцогства Анжуйского — с этого момента он и стал носить этот титул, — Турень, Мэн, Берри и годовое довольствие в размере сто тысяч золотых экю. Бюсси он назначил своим правителем в Анжере.
У Франции опять появился Карл Смелый.[30]
Побежденному королю пришлось взять на себя все расходы минувшей кампании. Только рейтары Казимира, сына курфюрста Пфальца, обошлись короне в двенадцать тысяч ливров, и, чтобы оплатить этот сущий пустяк, Генрих III вынужден был отослать во Флоренцию, в залог, свои драгоценности.
Мир, прозванный Уместным, стал всего лишь довеском к Мадридскому договору.[31]
Никогда еще тихая Турень не видела такого печального лета! Тот, кому суждено было стать ее последним удельным князем, въехал в Тур, свою столицу, 28 августа 1576 года. Герцог Франсуа Анжуйский, естественно, без малейшего смущения созерцал триумфальную арку у въезда в город со статуями Кастора и Поллюкса,[32] в чертах которых угадывались Генрих Французский и Франсуа Анжуйский. Поверх их голов сияла «яркая, разлетающаяся стрелами лучей звезда, символ их братской дружбы и единоволия, решимости строго карать всех возмутителей мира и гражданского покоя».
И вот когда «возмутитель гражданского покоя» приближался по парадной аллее, в толпе кто-то «весьма искусно воспроизвел сначала трель соловья, потом пение разных других птиц». У туренцев своеобразное чувство юмора: возможно, песнь насмешника дрозда прозвучала как раз в тот момент, когда новый герцог Анжуйский проходил под бандеролью, надпись на которой гласила:
Доблести!.. Франсуа сделался господином четырех самых богатых провинций королевства только ценою предательства.
6 декабря 1576 года король в окружении королевы-матери, своей супруги и сестры-королевы, председательствовал на ассамблее Генеральных Штатов, проходивших в Блуа. На Маргарите было оранжево-черное платье, «усыпанное множеством блесток…», и «большая, придающая ей таинственную величавость, вуаль». По свидетельству Брантома, она привлекала к себе «больше внимания, нежели важные речи короля»… Осыпанному милостями новому герцогу Анжуйскому не оставалось ничего другого, кроме как поддержать политику своего брата Генриха III и объявить себя врагом протестантов, благодаря которым, однако, он только что добился своего удела! Генеральные Штаты — в них представлен был всего один депутат-протестант, от дворянства Сентонжа, — выдвинули требование, чтобы отныне во Франции существовала лишь одна, единая, религия. Голосование было предрешено — отправление культов реформированной религии опять попало под запрет, снова объявлены были гонения на священников и пасторов, впавших в ересь.
По настоянию короля, от пения Te Deum решено было воздержаться. Когда он подписывал мир, на глазах у него блестели слезы.
Между тем заговорщик Генрих Наваррский не прекращал своих перелетов от одной любовницы к другой; и все же Марго ему не хватало. Будучи узником в Лувре, он привык к продолжительным беседам со своей супругой. Она, признавал наваррец, — «само воплощение ума, осторожности и опыта», и добавлял:
— От нее зависело многое. Что бы ни замышляли против меня ее мать и сварливые братцы, перед силой ее мнения им приходилось отступать. С другой стороны, ее красота придавала мужества и мне!
Оказавшись во главе кальвинистов, герцог Анжуйский чуть ли не получил полкоролевства… А нельзя ли получить все, побив их? Без малейших угрызений совести он принял на себя командование королевской армией и открыл военные действия против своих бывших друзей, начав с осады Ла Шарите.
С высоты крепостных стен гугеноты распевали насмешливую песенку о герцоге Анжуйском:
Однако голод и мор раньше сразили осажденных. Протестантский город капитулировал 1 мая 1577
