какие провести мероприятия, сколько нужно на предварительный период освоения и так далее. Возможно, придется ехать в Москву, воевать за это дело, так надо быть во всеоружии. Понапрасну в пессимизм не впадайте, буку для себя не придумывайте. И за Виноградова не беспокойтесь, никто не собирается бросать его на произвол судьбы.

В громадном и многообразном хозяйстве крупного металлургического завода, каким был «Волгосталь», работа над новой технологией выплавки номерных марок стали, действительно, была всего лишь каплей, но в этой капле, словно попавшей под микроскоп, ярко отразились внутренние пороки технического руководства. И эта же самая капля переполнила чашу терпения работников завода. Страсти разгорелись на собрании партийно-хозяйственного актива.

…Стояла очень теплая для октября погода, и участники предстоящего собрания не торопились в зал, а группами, парами стояли и прохаживались перед Домом культуры. По-осеннему ярко и обильно цвели астры, флоксы, львиный зев и анютины глазки, пламенели канны на длинных цветочных грядках.

— Что вы так загляделись на цветы, Марина Сергеевна? — спросил подошедший Ройтман.

— Примериваюсь, как бы незаметнее сорвать на память хоть одну канну, — с улыбкой повернулась она и заговорщицки понизила голос. — Да народу кругом слишком много.

Ройтман засмеялся и, сорвав цветок, поднес его Марине.

— Боюсь только, память о нас окажется столь же недолговечной, — сказал он в шутку, но Марина приняла его слова всерьез.

— Что вы, Илья Абрамович! Я за полгода на «Волгостали» такую школу прошла, что никогда не забуду ни завода, ни его людей, — горячо сказала она.

— Мы подоспели к объяснению в любви! Что я вижу! Цветы, волнение… Олесь, запирай ее на ключ, а то похитят из-под носа, — с нарочитым трагическим пафосом воскликнул подошедший Леонид.

С ним было еще несколько человек. С шутками и смехом они окружили Марину и увлекли ее за собой. Залился трелью звонок в Доме культуры, и народ неспешно направился к главному входу. Пошел со всеми и Ройтман, на ходу раскланиваясь с одними, приветствуя других, отвечая третьим. Мелькнуло еще одно знакомое лицо. Сталевар Виктор Крылов… Посолиднел, возмужал за лето. Какой у него франтоватый вид в новом сером костюме!..

Виктор сам увидел Ройтмана и с достоинством поклонился, но тут же не вытерпел и стрельнул глазами по сторонам: замечают ли, как умеет держаться передовик Виктор Крылов?

— Видала? — кивнул Марине Олесь. — Первым в цехе выполнил девятимесячный план. Молодец!

— Твой воспитанник. Только хвастун и задавака, — отозвалась Марина.

— А тебе как надо? Чуть стал передовым — сразу четыре пары крылышек? — вмешался Леонид. — Еще успеют причесать под святого. Следи за местной прессой.

В самых дверях зала столкнулись с Валентином. Он и Марина секунды две выжидательно смотрели друг на друга и поклонились одновременно. Олесь сделал вид, что увлекся разговором и прошел, не повернув головы.

Валентин, бледный, нахмуренный, пристально глядел им вслед, а в зале нарочно выбрал место подальше от них и от работников лаборатории.

А последние пришли на собрание почти в полном составе, удивив своим единодушием даже Вустина. Ему, обычно рассеянному и малонаблюдательному, на сей раз почудилось что-то необычное в их настроении. И, задумчиво теребя холеную бородку, он не раз и не два поглядывал в ту сторону, где собрались исследователи.

Среди них пробежал какой-то шумок, когда в составе членов президиума был назван главный инженер. «Как? Уже выздоровел? Ох, артист…» — проговорил негромко кто-то за спиной Вустина, и он, посмотрев на входящего на сцену Рассветова, должен был признать справедливость замечания. Виталий Павлович с полным достоинства видом поднялся по ступенькам и сел в первом ряду президиума, храня слегка скорбную мину.

Доклад директора о хозяйственной деятельности завода слушали с вежливым, хотя и несколько рассеянным вниманием. Обильно уснащенный цифрами, доклад был самым обычным. Сначала шла «положительная часть», где много места уделялось достижениям завода, отдельных цехов и участков. Потом следовало: «Однако в нашей работе еще имеется большое количество недостатков»…

Тут в президиум начали передавать записки от желающих выступить в прениях. Татьяна Ивановна, развернув записки, увидела в одной из первых имя Тернового. Потом прислал записку Ольшевский. А когда директор уже заканчивал доклад, Татьяна Ивановна с изумлением прочитала еще одну: просил слова Валентин Миронов. «Что они, сговорились?» — мелькнула мысль.

После «дежурного» выступления начальника планового отдела, повторившего некоторые цифры, названные директором, на трибуну поднялся Олесь Терновой. Отодвинув в сторону листки с конспектом выступления, он начал медленно, подавляя волнение:

— Мы слушали сейчас о наших достижениях… Но, товарищи, я слушал, и мне стыдно было: о каких достижениях мы говорим? Завод первоклассный, а технического прогресса — никакого. Правда, внедрили кое-какие новшества: термопару в мартеновском цехе, испарительное охлаждение вот налаживают… В прокатных цехах кое-что есть. Да только нам все это сверху, из министерства планируют. А вот мне бы хотелось поговорить о том, как техническое руководство, в частности главный инженер товарищ Рассветов, поддерживает творческую инициативу…

Рассветов насторожился уже сразу, как только назвали имя Тернового. Он ничуть не сомневался, что строптивый мастер попробует тут, на собрании, пожаловаться на преследования со стороны главного инженера. И едва заметная презрительная улыбка искривила его губы, когда он услышал-таки свое имя. Но усмешка тут же исчезла. Терновой заговорил совсем о другом.

— Мои слова покажутся некоторым неприятными, в том числе и вам, Григорий Михайлович, — полуобернулся Терновой к президиуму, где сидел Савельев. — Правда редко бывает сладкой. Я хочу сказать о тех опытах, которые в этом году проводили у нас работники Инчермета. Мы были обрадованы, когда они приехали. Помогали, чем могли и как могли. Ведь эти флокены замучили нас совсем… Ну, не секрет, чем кончились эти опыты. Какая-то грязная история произошла с Мироновым: сначала на него клеветали, потом перед ним извинялись — не поймешь, что к чему. Внутренний конфликт, наконец, уладили, а ученых отправили восвояси. Номерные же, как мы плавили раньше, так и плавим, флокены как были, — так и остались. А можно было бы избавиться от них. И вот я хочу задать вопрос — не только от своего имени, — почему такое большое дело, как опыты Инчермета, свели к частному недоразумению с Мироновым? И почему директор ни словом не обмолвился об этом и отказался от внедрения достигнутых результатов? Потому что с самого начала главный инженер был против новшеств в технологии выплавки номерных?

— Ну вот, народ начинает спрашивать, — вполголоса сказала Татьяна Ивановна Савельеву. Тот досадливо отвел глаза. Рассветов чуть слышно постукивал карандашом по столу, сохраняя непроницаемый вид.

Выступление Тернового было только началом, открывшим шлюзы общего недовольства.

Несколько раз выступавшие касались дел в мартеновском цехе. Упрекали Ройтмана за мягкотелость, за равнодушие к судьбе цеха. Это было неправдой — цех Ройтман любил, но только слепой любовью, любовью для себя. Боялся заглянуть вперед, не то что на месяц — на неделю. А теперь вот задумался над перспективой развития чуть ли не на десятилетие вперед! И, хотя сначала он не собирался выступать, теперь казалось: промолчать нельзя. Надо тоже встать на защиту большого дела. Нельзя дольше оставаться пешкой в руках Рассветова.

Рассветов!.. Это имя чаще всего повторяли с трибуны, и главному инженеру все труднее было притворяться невозмутимым на глазах всего зала.

— Это же форменное судилище, — нервно усмехнулся он после одного особенно хлесткого выступления.

Савельев откинулся назад, а Шелестова предоставила слово Валентину Миронову.

Второй раз за вечер Рассветов сделал попытку угадать, что сейчас будет говориться. Казалось, Валентина он знал довольно хорошо; на его месте и сам бы не упустил возможности сквитаться.

Появление Миронова на трибуне встретили неясным и неодобрительным шумом.

— Я хотел бы дать небольшую справку по новой технологии выплавки номерных. Я не собираюсь