подыгрываешь?

— Неудобно все только себе тянуть. Стыдно людям в глаза смотреть. И так тычут в нос, что на проценты живем.

— Слушай больше! «Проценты»! Я еще покажу, что такое Калмыков!

— Заладил: «я, я…» А что ты без нас безо всех? Ноль без палочки, — рассердился Жуков. — На чужих плечах выпрыгиваешь.

— А ты докажи, докажи! Завидно стало, что не про тебя пишут. Вот и фыркаешь.

— Тю, дурак, — плюнул Жуков и пошел прочь, не заботясь, следует ли за ним Калмыков.

Но тот все-таки пошел следом. Хоть и часто он задирал Жукова, но никак не мог не признать мастерства его. Досадно было только, что Жуков не поддавался на дружеские излияния и не водил с Калмыковым компании вне цеха. А то, что он любил читать и пил водку только по праздникам, вообще повергало Калмыкова в изумление.

— Тебя, Николай, только в рамочку и на стенку — как есть безгрешный святой, — издевался он не раз.

— Ну и повесь. Авось, стыдно станет, как я со стенки на твои безобразия смотреть стану, — посмеивался Жуков.

Но если Калмыков был слеп и глух ко всему, что не касалось лично его и его славы, то Жуков таким равнодушным не был. Он любил свою профессию не за славу и почет, а так, как любит истинный мастер создание рук своих. Ему приятно было сознавать, что из бесформенных кусков металла, из чушек чугуна получаются такие разные марки стали, и что пойдут они на самолеты, тракторы, пушки и танки, детские кроватки и мостовые фермы. Гордость его была гордостью рабочего человека, и нечестные приемы Калмыкова, его безудержная страсть к популярности были глубоко противны Жукову.

На собрание он пришел без определенного намерения, хотя и знал, о чем будет речь; мудрено бы не знать, когда за последнее время только об этом и спорили в цехе, только и говорили на рапортах, писали в «Мартеновке». Собрание сразу пошло в такой накаленной обстановке, что не прислушиваться к выступлениям было невозможно.

Виктор Крылов, разлохмаченный и потный, сердито ударял кепкой по столу и доказывал, что новая организация труда всех прямиком приведет в передовые и что никаких неполадок быть не может.

Леонид, слушая Крылова, досадливо морщился и совсем уже собрался выступить, но его опередил Чукалин.

— Ну, уж это ты, парень, надо сказать, загнул. Иные, которые, может, только и представляют, как бы им в президиуме посидеть, а только не всем это требуется. Не каждый может по триста процентов вырабатывать. Нам вот надо бы знать, как сделать так, чтобы все в цехе ровненько шли — процентов по сто десять, к примеру; и чтобы из-за заработка не передрались с новой-то системой. А то ты выполнишь норму на все двести, а другие оба — по девяносто. План-то по печи перевыполнен, а выгода тебе от этого, прямо скажу, собачья. А?

— У нас того нет, чтобы друг друга обманывать. А если кто попробует — то вот! — и Виктор невольно посмотрел на крепко сжавшийся кулак.

— Вот я и говорю: кулаками споры решать, — обрадовался Чукалин. — Ладно, у вас там все такие сознательные. А вот возьмем, к примеру, Мурзаева Петра. Хоть ты ему кол на голове теши, а если он зенки водкой залил, работы от него не жди. И откуда он только в цехе ее берет? — как бы в раздумье произнес он, но тут же, вспомнив о предмете разговора, обратился к Коробкову: — Василь, ты захочешь в одной компании с ним сталь варить, процентами делиться?

Тот мрачно и решительно потряс головой.

— Если Мурзаев будет дело портить — переведем в подручные, — сказал парторг цеха.

— Ты не прокидайся сталеварами-то, — не утерпел Баталов. — Осудить человека просто. Ты ему в психологию загляни, почему он пьет. Может, у него на душе муторно. А вы только говорить о чуткости горазды…

Сидевший тут же Мурзаев придал физиономии печально-угнетенное выражение. Кое-где вспыхнул злой смешок. Ройтман постучал карандашом по графину.

— Хватит уж спекулировать на нашей чуткости, — вставил с места Терновой.

— Товарищи, товарищи, уклоняетесь от основной темы, — заметил Ройтман. — Крылов, у вас все?

— Все, — ответил растерянно Виктор и сел, мрачно надвинув кепку на самый нос. У него было такое чувство, что он сам, своими руками, загубил дело.

Тут несколько неожиданно для всех слова попросил Жуков. Говорить публично он не любил, но если выступал, то можно было считать — дело стоит того.

— Я присматривался к опыту этому. И меня сомнения тоже брали, а теперь вижу — напрасно. Это поначалу кажется, что страшно. Я вот скажу про нашу печь: отчего у нас показатели хорошие? А потому, что у нас так поставлено: товарищей не подводить. И хоть план у нас у каждого свой, а болеем мы за всю печь. А что там говорят — неполадим, передеремся — так это, я считаю, бабьи разговоры. Есть, правда, и такие, которые только о себе думают, так те пускай поразмыслят, стоит ли им в цехе оставаться?..

— Ты сам пример покажи, а не агитируй, — сказал один из сталеваров.

— А я и не против. Считаю, что мы вполне готовы работать по-новому.

Алеша Саранкин, сталевар с шестой печи, взволнованно крикнул с места:

— Мы тоже на новую систему переходим!

— Похваляешься перед щенками? А меня ты спросил? Может, я не желаю у тебя да у Витьки на поводу ходить, — прошипел Калмыков на ухо Жукову.

— Не хочешь — никто не неволит; иди на другую печь. Мы с Родионовым как-нибудь обойдемся.

— Э-э, шалишь, брат, меня с первой печи выкидывать. Славу своим горбом для вас заработал, теперь будете на готовеньком сидеть? Сам-то боишься уйти, на другой печи шиш заработаешь?!

Но насмешки Калмыкова возымели как раз обратное действие. Жуков был хорош до той поры, пока его больно не задевали. Ни словом не ответив Калмыкову, он вдруг встал, бесцеремонно прервав выступавшего.

— Ты постой минутку, у меня предложение есть. Запишите там в протокол: прошу начальника цеха перевести меня на пятую печь вместо Мурзаева. А его можно на мое место поставить. Пусть тут к нему чуткость проявляют. Как, Василий Петрович, возьмем печь на свою ответственность?

— Я-то бы рад, да вот как Илья Абрамович?.. — сказал Коробков.

— Илья Абрамович, соглашайтесь, все на пользу идет.

— Что вы, что вы! — воспротивился Ройтман. — Кто же позволит славу первой печи разрушать?

— Была у нас одна печь первой, теперь и другие будут. Плохо разве?

— Этак вы все скоростниками станете, куда ж мы сталь девать будем? Литейный-то пролет нам никто не переделает, — выразил вслух свои сомнения Баталов.

— Быстрее поворачиваться придется, только и всего, — весело возразил Леонид. Он переживал сейчас необыкновенный момент осуществления своих замыслов и не мог даже по-настоящему возмутиться.

Большинство сталеваров решило перейти на новый график работы. Начальники смен, инженеры цеха, старшие и сменные мастера были больше всех довольны этим решением собрания.

Калмыков больно переживал «измену» Жукова. Петр Мурзаев был слишком плохим приобретением, и Калмыков знал, что теперь ни печи не видать первого места, ни ему — своей славы. Надо было соглашаться на коллективный план, черт с ним, ведь и раньше гак же работали. Но зло брало оттого, что его не попросили, хотели навязать ему свою волю, заставить «перенимать опыт» у какого-то сопливого мальчишки!.. Твердо решил, что Любку отошлет снова в деревню; хватит хахалей приваживать.

Туча-тучей шел Калмыков домой. В голове шумели выпитые натощак триста граммов. Карман оттягивала запасная поллитровка. Придя, прежде всего спросил у вечно испуганной жены:

— Любовь где? Пришли ко мне.

— В магазин пошла… Скоро будет.

— Никаких теперь магазинов. Сама ходи. А ее за ворота — ни на шаг.

— Что ты, Гоша, что люди-то скажут… — начала жена, но тут же умолкла от грозного окрика.