Случайно взгляд его упал на жену. Зина сидела недалеко от раскрытой балконной двери и словно прислушивалась к доносящейся из заводского сада танцевальной музыке — вышивание ее лежало на коленях, лицо было несчастное и жалкое.

Как он не подумал о том, что и она тоже может страдать? Жизнь и у нее стала нелегкая: муж вечно хмурый, придирки и недовольство по каждому поводу, никакой радости в ее-то двадцать лег!

Повинуясь внутреннему побуждению, он встал и, словно его что-то заинтересовало, подошел к двери. Постояв, прислушался к ноющему голосу Утесова и неожиданно для себя погладил пышные волосы жены. Зина хотела сердито уклониться, но вместо этого вдруг всхлипнула по-ребячьи жалко и прижалась к нему.

— Ты что, Зинуша, что с тобой? — наклонился он к ней.

— Ску-у-чно… — протянула она сквозь горькие и обильные слезы. — Все люди, как люди… гуляют, в кино ходят… а мы сидим, как два дурака… словно в тюрьме. И вроде бы я замужем, а хуже вдовы соломенной. Ведь лето, вечера какие! А ты ничего не видишь, как каменный!..

— Зина, потерпи немного. Сдам последний экзамен, возьму отпуск, поедем куда-нибудь.

— Экзамены, экзамены… Который год учишься. Не надоело? Все равно, больше получать не будешь. А выучишься — со мной совсем разговаривать не станешь. Ученую себе найдешь. Марина тебе нравится?

Вопрос был настолько неожиданным, что застал Тернового врасплох. Можно было откровенно сказать «да», сказать о своих чувствах к ней, разом разрубить узел — но момент был упущен. Мелькнула мысль о неизбежных слезах, истерике, о боли, которую он должен причинить жене, — и язык не повернулся. И поэтому он нашел спасение в уклончивом ответе:

— Почему ты так спрашиваешь?

— Просто так. Она всем нравится. А я вот не понимаю, что в ней хорошего? Черная, как цыганка. Только слова умные говорить умеет.

— Она и в самом деле умная. И красивая. Я всегда так считал. Я же ее давно знаю.

— Ты бы хоть когда пригласил ее к нам.

— К нам? — он представил себе всю нелепость такого положения и чуть не рассмеялся. — Что ей у нас делать?

— Что люди делают? Чаю бы попили, поговорили…

— Что тебе взбрело в голову? — нетерпеливо перебил Олесь. — Марина никуда без Виноградова не пойдет, а его звать неудобно, мы же совсем не знакомы.

— У них, наверное, любовь, — решила Зина, — он всегда на нее такими глазами глядит…

Она не подозревала, какую боль причинила Олесю даже таким пустым предположением. Не обратив внимания на помрачневшее лицо мужа, она стала уговаривать его поехать как-нибудь за Волгу. Уже сожалея о своем порыве нежности, Олесь неохотно дал согласие и снова сел заниматься.

Зина, ожившая и довольная, пересела ближе к нему и, деятельно орудуя иглой, начала бесконечные рассказы о том, что видела и слышала, что ей рассказали, что привезли в магазин… и все это подробно, с отступлениями и личными мнениями. Олесь почти не слушал ее, погруженный в решение замысловатой задачи, которая никак не давалась ему. Но, как бы ни была трудна задача, ее все же можно было решить, чего не скажешь о той, что преподнесла ему жизнь.

Прошла неделя — внешне совсем такая же, как любая другая. Так же пылали огненные факелы в печах, так же поднимались заслонки окон и завалочные машины подавали мульды с шихтой; так же время от времени звонки возвещали о выпуске очередной плавки и стальные конструкции цеха багрово вспыхивали в жарком зареве. Слитный и ритмичный гул цеха был, как дыхание и пульс живого существа: отними этот гул — и останутся только груды мертвого железа и камня.

Но для Марины Костровой эта неделя показалась чуть ли не самой трудной за все время. А ведь казалось, что все должно быть наоборот. Приехал Савельев, утвердил состав постоянной исследовательской бригады, очень одобрил инициативу Тернового, опытные плавки теперь следовали одна за другой. Тяжелая работа, постоянное напряжение, общие интересы должны были особенно сдружить и сблизить всех участников.

Но этого как раз и не случилось.

…Подходила к концу пятая опытная плавка. Началась она в ночную смену, и хотя был десятый час утра, Крылов и Терновой не уходили. Сменивший Виктора сталевар Локотков присматривался к не совсем обычному процессу плавки, а до смерти уставший Виктор все-таки находил в себе силы немножко фасонить перед ним.

Принесли анализ последней пробы. Валентин, посмотрев на цифры, сказал:

— Пора выпускать.

— А я считаю, что рано, — возразил Терновой.

— Он считает! А расчеты показывают, что пора, — вспылил Валентин. — Я приказываю выпускать!

— Отойди… диктатор, — негромко сказал Терновой, — мне надоело на помочах у тебя ходить. Встал бы сам на мое место.

Валентин не удостоил его ответом. За последнее время в его поведении появилась такая солидность, такая важность, словно он был лицом, облеченным чрезвычайными полномочиями.

— Дмитрий Алексеевич, мы загубим плавку, если она будет еще сидеть в печи, — обратился он к Виноградову.

— А что говорит Терновой? — спросил Виноградов.

— У Тернового уже ум за разум зашел, — резко ответил Валентин. — Можно подумать, что он собственным творчеством занимается, а не чужие указания выполняет.

— Замолчите! — невольно шагнула к Валентину Марина, сжав крепкие кулачки. — Что вы нам все время мешаете? Вы не верите ни во что, вы не хотите заниматься опытами, так лучше бы уж честно отказались — мы нашли бы, кем вас заменить.

— К счастью, это не в ваших силах! — дерзко ответил Валентин, но тут же спохватился и прибавил с подобием шутки: — У вас за последнее время жутко испортился характер. И не только у вас; Олесь тоже надел черный плащ мизантропа. Что с вами обоими, дети мои?

Валентин говорил с лукавым намеком, и Марина не нашлась, что ответить. Скривив губы в презрительной усмешке, она вскинула голову и поспешно ушла в газовую лабораторию — только бы не показать, как смутил ее этот прозрачный намек.

Впечатление, оставшееся после объяснения на набережной, черной тенью легло на ее отношения с Олесем. Куда девалась былая свобода обращения и простота! Теперь Марина боялась и подступиться к нему. Весь его вид говорил о том, что он затаил обиду, ничего не забыл, ничего не простил. Держал себя сурово и официально — этакий образцовый мастер, для которого существует только дело. Он не придирался, не повышал голоса, не ругал подчиненных, но работать с ним стало трудно. Даже Виктор, которому совсем недавно нипочем было бы и взбунтоваться, сейчас являл собою образец послушания.

Должно быть, Валентину было смешно смотреть на них со стороны… Но Марине вовсе не до смеха, когда перед глазами — суровое лицо, словно забывшее, что такое улыбка, с глубокой складкой между бровями и ледяным взглядом синих глаз…

Она не заметила, сколько времени просидела за столом, устремив глаза на чистый лист миллиметровки. От горестных мыслей ее оторвал приход Виноградова.

— Плавку выпускают. Возьмите пробы с разливки, а потом зайдите к секретарю Рассветова за актами прежних опытных плавок. Он должен был их утвердить.

Марина кивнула, быстро собралась и спустилась в литейный пролет. Мысли ее приняли другое направление. Дмитрий Алексеевич — молодец. Он, конечно, видит и понимает побольше Валентина, но уж никогда не позволит себе нетактичных замечаний…

А Валентин не пропускает ни одного ее шага — словно добровольно взял на себя роль злого духа. Вот