— А с какой же целью? — поинтересовался Николай.

— Ах, подождите, подождите, ваше величество, — заговорщицки зашептал «император». — Интересный и важный разговор ещё впереди.

Вошли в деревню, оказавшуюся довольно зажиточной, и «императору», похоже, доставляло удовольствие то, что он демонстрировал не бедность своей резиденции, а достаток.

— Всем бы в России так жилось, как у меня гражданам живется, — ни тебе налогов, ни податей, — служи только мне исправно на воинском поприще, но и армию мою корми, не без этого. Суд у меня свой есть, полиция, даже почту недавно завел, у меня особые люди на конях корреспонденцию в мешках машинистам поездов передают, за плату, разумеется. Вот и сегодня притормозили малость ради такой наживы машинисты, но мы имели на этот поезд другие виды… зато уж с вами повстречались, Николай Александрович. По гроб судьбу за это благодарить стану, фортуну то есть…

Прошли деревню. На пригорке, на видном месте красовался барский дом с колоннами — помещичья усадьба.

— Так вы, я понимаю, дворянин, помещик? — немного оживился Николай, надеясь найти в «императоре» человека благородного происхождения.

Но «император» улыбнулся с лукавым самодовольством и ответил так:

— А это-то самое главное и есть, самое главное! После обо всем вам поведаю, ваше величество.

И вот по выщербленным известняковым ступеням поднялись к парадному входу в барский дом, где рядом, между колоннами, стояли тоже два пулемета с подготовленными к бою патронными лентами, с двумя бойцами у каждого: только знак подай — застрочат за милую душу. Вошли в зал, завешанный картинами, портретами, на которых красовались, должно быть, предки владельца дома, только ныне изображения были не в порядке, потому что кто-то сделал из портретов мишени для пулевой стрельбы, и все эти люди в париках и кафтанах, с лентами через плечо и без, были продырявлены во многих местах.

— Мои ребята пошалили, — улыбнулся «император», снова угадывая, куда смотрит его гость. — Но это не беда! Зато сервиз немецкий на сорок персон мне удалось сберечь, и он сейчас нам пригодится, ой как пригодится!

И тут же «император» прозвонил три раза в медный колокольчик, взяв его с длинного, но непокрытого скатертью стола, и, когда точно из-под земли выросли два дюжих молодца в красных шелковых рубахах, похожие на трактирных половых, сказал им:

— Обед готовьте на… тринадцать человек! Чтобы мигом было, по полному чину, а сейчас — закуска! Вина, водки — все лучшее! Высоких сегодня мы принимаем гостей!

Когда молодцы в алых рубахах убежали, «император», понимая, что произвел на высоких гостей сильное впечатление, сказал:

— Это ещё что! А ванную мою с бассейном осмотрите, а уборные с мраморными клозетами, да и не только осмотрите, но и воспользуйтесь, окажите милость рабу, холопу вашему!

— Да кто вы такой, в самом деле? — подошла к «императору», горделиво поправлявшему аксельбант, Александра Федоровна. — Выражаетесь вы не только учтиво, но, я сказала бы, вполне культурно, но почему же вы называете себя нашим холопом и рабом?

— А это от истинного осознания своего мизерного положения, — зачем-то хлюпнув носом, сказал «император». — Впрочем, кто бы не почувствовал свою малость в сравнении с вашим величием? Никто, во всей Вселенной никто!

Александра Федоровна ничего не ответила, а только грустно улыбнулась, вспомнив о своем былом положении и сравнив его с настоящим — жалким и полным опасностей существованием. Впрочем, она не отказалась посетить ванную комнату «императорского» дворца, куда потом прошли и дочери и Алеша, а потом и Николай. Пока приводили себя в порядок, стол оказался застеленным довольно чистой скатертью, и на нем красовался прекрасный сервиз, хотя наметанный взгляд бывшей императрицы сразу же заметил, что он составлен из разных столовых гарнитуров. Однако после лесной избушки, где августейшей семье приходилось есть из деревянной посуды, где они не могли спастись от грязи, обстановка дома этого странного человека показалась всем просто невероятно роскошной.

Появились закуски, а тут подошли и прочие участники обеда — несколько «гвардейцев» владельца дома, которых Николай запомнил как членов свиты «императора». Молчаливые, угрюмые, косо смотревшие на гостей, казавшихся им подозрительными уже потому, что атаман так быстро переменился к ним, посадил рядом с собой.

Закуски оказались обычными домашними соленьями, но вино, как видно, из не опустевшего ещё барского погреба, понравилось даже Николаю, спросившему наконец у 'императора':

— Вы меня так заинтриговали, столько надавали авансов, что я весь в нетерпении и желаю поскорее узнать, кто вы такой и что вы от меня хотите?

'Император' в каком-то неуместном назидательном жесте поднял вверх руку с зажатой в ней вилкой и, прожевывая соленый гриб, сказал:

— То-то и оно…

— Что означает эта фраза? — улыбнулся Николай, старавшийся говорить любезно, чтобы не испортить настроение человеку, от которого зависела, быть может, его жизнь.

— А то, что я ваш интерес понимаю, очень понимаю, — сурово сдвинул брови «император». — Ну-с, я его сейчас удовлетворю, пока горячее не принесли. Значит, так, возможно, я вас сразу удивлю, ибо сообщу, что я — не барин, не хозяин этого именья, а попросту… императорский осколок.

— Это выражение мне уж и совсем непонятно, — потупил глаза Николай. Изъяснитесь, прошу вас.

— Охотно-с, — наливая полный бокал вина и выпивая его, сказал «император». — Да, Николай Александрович, я сразу в вас узнал бывшего монарха, но… хотел вас расстрелять. Поначалу. Потом же, увидев вашу августейшую супругу и августейших же детей, я передумал, но вовсе не потому, что принял близко к сердцу их слезы, не потому. Одна идея словно громом меня сразила, оглушила: я понял, что императора России, истинного императора, с кровями королевских, благороднейших фамилий в жилах, нужно не убивать, а заставить или… упросить служить себе. Ведь я — императорский осколок!

— Так что же это за осколок все-таки? Не хотите ли вы сказать, что являетесь плодом какого-то морганатического брака? — с заметной иронией в голосе спросил Николай.

— Нет-с, отнюдь, все это было бы слишком просто, очень тривиально, возразил «император», залезая аксельбантом в свою тарелку. — Слушайте мысль мою, ваше величество, внимайте: все русские — осколки императоров, потому что носят в свободных своих натурах как бы ваше отражение, только крошечное, почти незаметное. Представьте себе зеркало, огромное трюмо, в которое вы смотритесь. Там вы видите себя, царя, во весь свой величественный рост, но революция настала, и зеркало разбилось на множество таких вот, — «император» показал на черный ноготь пальца, — осколочков, и каждый человечек, даже самый дрянненький, забрал себе то, что вам принадлежало раньше, только в самой малой части. Власть взял себе, свободу! Монарха, государства — нет, есть лишь миллионы царей, которые вольны делать то, что раньше им не давалось, но грезилось всегда. Ведь русский — он царь в душе, он свободен, жаждет крови, воли, а прежде он был в тенетах твоей власти. Теперь — другое! Мы все — осколки твоего величия, мы — царствуем, а ты уже никто!

Николай с интересом выслушал тираду «императора» и спросил:

— И почему же вы решили, что мои подданные, в прошлом мои, такие вот все маленькие царьки были? Я их разумными, законопослушными людьми считал, и если бы их не подбили к выступлениям мои враги, то они, меня любившие, никогда бы не взбунтовались.

'Император' с азартом ударил себя по ляжке, произведя при этом движении громкое шуршание эполетами.

— А вот как бы не так, ваше величество! Плохо вы своих подданных знали, видели их только на церемониях да на парадах, когда они вам хлеб с солью подносили. А не знали вы, что управляете полуторастами миллионами царей. Ведь крестьяне у вас подданные были, по большей части крестьяне, а про крестьян даром глупые люди говорят, что они — общинники, что у них идея общества в крови с рождения сидит. Нет, не такие они, а наоборот. Каждый крестьянин — царь, над землей своей повелитель, кому бы она ни принадлежала, над двором, над членами своей семьи. Это горожане общественники, ибо ничем не владеют, ибо им, живущим и работающим бок о бок, приходится следовать правилам поведения,