— К себе. Чудаки, право!..

От этого ответа все засмеялись.

— Кто же нас будет наблюдать? Какое начальство теперь будет над нами? — продолжали спрашивать мужики.

— Да мало ли какое! Всякое. Без начальства не останемся.

Все опять засмеялись. Но Ершов был смущен и сконфужен, потому что относительно этого предмета он и сам ничего не понимал. Его ответами, впрочем, мужики вполне удовлетворились.

— Теперь скажи нам, как насчет того, чтоб пороть! Будут?..

— Пороть — я не знаю. А так, ежели подумать хорошенько, то без этого дело не обойдется, потому что никак нельзя.

— Без порки-то?

— Видите ли, оно как надо понимать: ежели который, скажем, мужик забалуется — так что же с ним делать? Ведь поучить беспременно следует?

— Известно, следует, ежели который… ну, а всех прочих-то?

— Тех драть не станут. Для этого и будет начальство приставлено, которое и станет рассуждать, кому сколько. Вот в чем штука-то вся!

Мужики остались довольны словами Ершова.

— Еще скажи ты нам, служба, вот об каком деле. Ежели я, примерно сказать, что заработаю, так ведь это уж мое кровное?

— Конешно, твое! Чудаки вы, право!..

Как ни были смутны понятия мужиков о свершившемся в их жизни перевороте, но самое это слово 'воля' действовало одухотворяющим образом на их темную мысль, спавшую в продолжение сотен лет. Мало-помалу они стали оживать и вести веселые, хотя и неумные, разговоры. Началась весна; деревья расцвели, поля зазеленели; природа воскресла.

Первые весенние работы исполнены были в деревне быстро и весело; люди как будто играли во время работы. Случилось так, что с барской усадьбы не могло прийти никакой неприятности. Старого барина не было вовсе в это время в России — он где-то за границей жил; молодой барин был в Питере, да он и не вмешивался еще в отцовские дела. В усадьбе жил один управляющий из вольноотпущенных; его мужики ненавидели, но и он скоро уехал, вернее бежал. Несколько мужиков, под веселую руку, предупредили его, чтобы он лучше уходил подобру-поздорову, ежели не хочет получить какой-нибудь неприятности, и управитель не заставил себя долго ждать. Начальство также в это время почему-то не показывалось[3].

Оставшись одни хозяевами, мужики принялись распоряжаться в имении. Прежде всего они постановили осмотреть свои обширные владения и освятить их. Они пригласили церковный причт и пошли по полям с иконами, служа во многих местах молебны. Они каждый кустик в имении знали, но надо же было вступить во владение! Теперь они рассматривали свою землю глазами хозяев, наперед распределяя полосы пашен, лугов, лесов, где какие работы должны быть.

День стоял жаркий, безоблачный. Солнце ярко горело; поля уже сплошь покрылись растительностью. Восторженные мужики шли безостановочно по полям, по долинам, возле лесов, по лугам, между болот и зарослей и всё осматривали с восхищением, как будто пришли на новую, неведомую землю. А останавливаясь, они окружали аналой, где читал и пел причт, и жарко молились, прося у бога урожая для их обширных полей, благословения на всю землю, наконец отданную им, и счастия для них самих. Избороздив все имение, везде помолившись, мужики только поздно вечером возвратились в деревню, утомленные, с лицами, покрытыми пылью, с запекшимися губами, но в радостном настроении.

Других распоряжений, задуманных уже, чудаки не успели сделать, потому что стали между ними ходить в это время темные слухи насчет земли, будто она еще нисколько не принадлежит им, да и принадлежать не будет, так что напрасно они шлялись по чужим полям… Это сначало всех рассердило. Но когда слухи снова возникли, мужики не на шутку встревожились. Земля — это все, что для них было ясного в объявленной им воле. Смутно сознавая свои человеческие права, они взамен того хорошо чувствовали то, что у них было под ногами, что они орошали потом своим, чем жили, что любили, — словом, землю. До этой минуты никому из них не приходило в голову, что земля не принадлежит им: что другое, а уж земля-то, думали они, вся целиком ихняя, кровная, с испокон веку определенная им. Без земли они и не мыслили о себе.

Однако слухи продолжали ходить.

До крайности рассерженные и встревоженные, мужики собрали бурный сход, где порешили навести справки в городе. Для этой цели они выбрали Тита, самого древнего старика во всей деревне, которого в течение его длинного века секли и лозьем и плетями, следовательно, в высшей степени опытного; на подмогу же ему дали солдата Ершова об которого также был обит, во время его службы, может быть, не один воз палок; одним словом, выбрали самых мудрых людей и послали их в ближайший город. Принесенные ими вести были хорошие.

— Ну, ребята, ничего, дело наше ладно. Точно, воля. А насчет земли спокойно. Говорят, приказано дать крестьянину отдых, чтобы он трудился, молился и благодарил.

Но едва прошло несколько времени после прихода ходоков, как появились опять дурные слухи. Из окрестных поместий, в особенности из Чекменя, дошли слухи о какой-то ссоре с барином. Все снова встревожились и послали своих ходоков.

На этот раз старик Тит и солдат Ершов принесли злые известия. Сейчас же собрался сход. Ходоков окружили. Солдат Ершов сказал:

— Ну, ребята, дело, слышь, плохо. Земля-то, говорят, ведь барская! то есть какое распоряжение с ней он сделает, барин-то, то и ладно. А нам по 'Положению' следует малая толика… например, вот как: курица ежели выйдет со двора, и то нечего ей будет клевать!

— Как курица? — закричали на сходе некоторые, взбешенные на солдата.

Ходоки в свою очередь тоже разозлились.

— Да вот так же! Понимай, как знаешь! — отвечал Ершов.

— Да ты не путай, а рассказывай, что и как?

— Больше и рассказывать нечего! Имение не вам принадлежит — вот больше и ничего!

— Куда же оно денется?

— Уж это не мое дело — куда! — угрюмо возражал Ершов.

— А куда же мы?

— К черту лысому, должно думать! Говорят вам, дурачье, что земля не ваша!

Это второе известие потрясло мужиков. Глубокая тишина водворилась на том месте, где они стояли. Сердце этой за минуту бурной толпы теперь как будто перестало биться.

И с крепостным правом-то они мирились потому только, что оно отдало в их руки всю землю, а тут воля вдруг отнимает у них вековое наследие. Нет, это невозможно, тут фальшь есть!..

Придя в себя, бывшие на сходе сейчас же приняли свои меры. Ребят и баб они удалили со схода, чтобы осталось в тайне все, что они решат. Когда болтливый элемент был удален, собравшиеся единогласно постановили: 'Который читали манифест, и тот считать фальшивым; землю не отдавать; начальство будет уговаривать — не поддаваться; ежели же землю силом станут отбирать, то умирать. И стоять друг за друга крепко'. Наконец еще решили, что 'ежели приедет начальство, чтобы выспросить о намерениях, то вполне молчать'.

Сделав эти распоряжения, мужики снова повеселели. Мужество к ним возвратилось. Их дух окреп. Созданная ими в начале фантазия теперь поддерживала их мужество. У них была глубочайшая вера в правду, пришедшую вместе с волей, и не их вина, если им вначале никто не растолковал действительного порядка вещей, созданного волей, так что им пришлось довольствоваться собственными измышлениями.

Они решили защищать свои сказочные владения.

От времени до времени они верхами объезжали поместье. Кроме того, всю землю они разбили по душам на будущий посев; разделили также леса, причем часть их вырубили и стали топить печи, а господских полесовщиков, сопротивлявшихся такому дележу и своевольству, пригрозили побить малость.