и поняла, что это сломался ее позвоночник. Но боли она не почувствовала. Она была уже мертва, а Рэй все продолжал находиться в самой ее глубине, в полном самозабвении, останавливаясь, пока он не достиг дикого наслаждения, взрыва завершения страсти и резкий жуткий крик не вырвался из его груди. Его руки сжимали ее все крепче, крепче, он не осознавал, что натворил. Он мгновенно заснул, словно потеряв сознание, и мертвая хватка его постепенно разжималась, пока наконец безжизненное тело не выпало из его рук.

Резкий трезвон телефона ворвался в беспокойный сон Марчеллы. Она сонно дотянулась до трубки, чтобы прекратить назойливый звук. Едва она проснулась, как в ее мозгу появилось тревожное предчувствие, что этот звонок касается Сони.

Она слушала чужой голос, оповещающий ее о происшедшем.

— Нет! — вскрикнула она. — Нет! — И внезапно ее чувства застыли. Это было слишком ужасно, слишком невыносимо, чтобы немедленно осознать свалившееся на нее. Годы понадобятся на то, чтобы переварить все это. Она заставила себя выслушать то, что ей говорили, как будто они касались кого-то, незнакомого ей. Соня умерла. Да, понятно, ответила она. Она убита. Да, понимаю, спокойно сказала она. Рэем Левэром, черномазым поп-певцом. Да, я знакома с ним. Встретились на похоронах Гарри. Он сдался сегодня утром лондонской полиции, признавшись и в предыдущем убийстве. Пришлось очень долго разыскивать ее телефон, потому что в полиции сочли необходимым сообщить прежде всего матери. Спасибо, я оценила, автоматически поблагодарила она. Она просто решила потрясти всех, сказала она Эми. В сегодняшних газетах появится весь этот кошмар. «СУПЕРМОДЕЛЬ УБИТА ЧЕРНОЙ ПОП-ЗВЕЗДОЙ. ЧЕРНОКОЖИЙ ПОП-КУМИР УБИЛ МОДЕЛЬ «КАРЕСС». УБИЙСТВО СУПЕРМОДЕЛИ!» Вот уж газетчики будут упоены, получив этот материал и засунув его в свои заголовки! Такое непременно остановит всякого, кто идет мимо газетного киоска. Голова у нее кружилась. Эти заголовки появятся в «Ньюз», в «Пост»: «НАЙДЕНО БЕЗЖИЗНЕННОЕ ТЕЛО. СУМАСШЕДШИЙ УБИЛ ЖЕНУ, СЫНА И СЕБЯ». Иногда ей самой случалось улыбаться над этой кричащей безвкусицей. Разве когда-нибудь, да никогда не придет в голову, что это может коснуться кого-то знакомого. Твоей семьи. Твоей дочери. Дочери, которую она никогда не знала по- настоящему, но внутри которой накопилось столько горечи и гнева. Против себя самой!

Повесив трубку, Марчелла забралась под одеяло. Постепенно, сквозь оцепенелость, в которой ее рассудок утопил горе, зазвенела новая мысль, словно новая тема в мелодии, словно стрела прокладывала свой стремительный путь к цели. Этот провидец оказался прав насчет Гарри и Сони, а Марк? Он не умрет, дважды заверил он ее. Вы спасете его, уверял он. Так чего же она ждет?

Она выскочила из постели, оделась и собрала вещи, действуя быстро и безотчетно, как лунатичка. Было половина шестого утра, шел второй день Рождества. Ей нужно поскорее спуститься и попросить швейцара поймать такси. Немедленно ехать в аэропорт. Лететь первым же рейсом в Италию. Скажем, в Пизу. Потом добраться до Болоньи. Скорее, скорее в Италию, торопила она себя, засовывая чемодан в лифт. Прямиком в Италию. Она открыла парадную дверь. Не задерживайся. Не экономь несколько сотен долларов. Одного ребенка она уже потеряла, проклятье, если ей придется потерять обоих.

Марчелла рвалась в запертые стеклянные двери пансиона, где жил Марк, готовая разбить их голыми руками. Было около двух часов ночи, и кошмарное путешествие вконец разбило ее. Перелет до Пизы казался нескончаемым, и все это время ее преследовали жуткие картины — Соню убивают, Соня умирает, Соня лежит мертвая в какой-то лондонской гостинице. Почему-то то, что ее убийцей оказался тот добрый гигант, которого она встретила на кладбище, казалось ей таинственным, непостижимым. Марчелла никак не могла представить, что же произошло, хотя почему-то осознавала, что тут крылась какая-то допущенная Соней ошибка. Она не хотела думать об этом — просто старалась отгородиться от трагедии, но ее подсознание рождало зловещие образы, когда она ненадолго забывалась сном. Так потерять ребенка — это все равно что отрезать какую-то часть себя. Горе сделало ее больной, она не могла читать или есть, только мысленно подгоняла самолет, чтобы он летел быстрее, быстрее к месту назначения. Потом долгая дорога из Пизы в Болонью, полтора часа сюрреалистической езды по пустынным автострадам, освещенным модернистскими подслеповатыми фонарями. К тому времени, когда такси подкатило к пансиону, где жил Марк, она уже была готова представить любую картину, которая откроется ее глазам за взломанной дверью в комнату Марка — Марк в луже крови на кровати с перерезанным горлом или Марк, болтающийся в петле. Только слова коротышки ясновидящего: «Вы спасете его, он не умрет», — вселяли в нее надежду.

Задыхаясь, она колотила в двери пансиона, вглядываясь сквозь стекло, разъяренная оттого, что ночной портье, прикорнув в кресле с газетой в руках, безмятежно спит. Беспомощно оглянувшись назад, где таксист пересчитывал кипу лир, которые она ему сунула, уже выгрузив ее багаж на тротуар, она жестами показала ему на запертые двери. Убрав деньги, шофер помог ей парой увесистых ударов, так что ему удалось наконец разбудить портье.

Немалых трудов стоило втолковать ему, что она мать Марка и хочет, чтобы ее проводили к нему в номер. Он потребовал паспорт, чтобы сличить их имена, заставив ее подписать полицейский формуляр, прежде чем наконец с недовольным фырканьем не взялся за ее чемодан. Кряхтя и стеная, дыша ей в лицо перегаром, он повел ее в маленький лифт.

— Послушайте! — торопливо заговорила она по-итальянски. — Подождите! Ради Бога! Вы знаете моего сына? Я боюсь, что он заболел…

Он пожал плечами, перебирая увесистую связку ключей, пока лифт со скрежетом поднимался на последний этаж. Когда он наконец остановился, несколько дюймов не дотянув до пола, она была готова упасть в обморок.

Прислонившись к стене возле двери в комнату Марка, она дожидалась, пока не были перепробованы несколько ключей. И вот дверь распахнулась. Спертый воздух хлынул им навстречу. Окна были плотно закрыты, запах тела наполнял комнату. У кровати горел ночничок, отбрасывая бледный зеленоватый свет.

Марк лежал голым поперек своей кровати, как только что извлеченная из земли античная статуя, тело его было таким же бронзовым и почти таким же безжизненным. Марчелла, вглядываясь, застыла у дверей. Не опоздала ли она? Она прошла в комнату, сумочка вывалилась у нее из рук, но она продолжала пристально вглядываться в него. Старик портье втащил вслед за ней чемодан, что-то бормоча. Марчелла увидела, что Марк дышит. Она быстро огляделась в поисках таблеток или шприца, но ничего этого не обнаружила.

— Грипп, — прошептал портье, отдуваясь и тоже глядя на Марка. — Сейчас по всей Италии эпидемия вируса. Знаете, от него умирают, синьора. — Он запнулся, закрыв себе рот ладонью, и тихо вышел из комнаты. Марчелла заперла за ним дверь.

Сначала она укрыла Марка одеялом и распахнула окна. Снаружи было холодно, но она решила проветрить. Пот ручьями стекал по всему ее телу. Она сняла костюм и повесила его на спинку стула, присев в комбинации на край постели и вглядываясь в лицо своего сына. «Вы спасете его», — уверял ее коротышка ясновидящий. Она закрыла окна и намочила в ванной полотенце, налила на него чуть не полпузырька одеколона и обмотала его вокруг головы Марка. Он пробормотал что-то нечленораздельное, на мгновение широко раскрыв глаза и взглянув на нее в беспамятстве.

— Я с тобой, дорогой, — нежно произнесла она. — Все в порядке. Я здесь. — Она сняла туфли и колготки, залезла в узкую постель рядом с ним, сжимая его в объятиях. У него было кислое дыхание, и она отвернулась.

Из раскаленно-горячего Марк превратился в холодного, как лед, в ее руках. Иногда в его горле что-то клокотало, и он постанывал. Она прижимала его к себе под одеялом, когда его колотил озноб, и позволяла