Болонье она помогла Марку устроиться на верхнем этаже пансиона для студентов, который он сам выбрал. Маэстро Джанни давал ужин в честь новых учеников и их близких. Марчелла влюбилась в Болонью и готова была остаться, но ее ждала новая книга, и она оставила Марка устраивать его собственную новую жизнь. А сама полетела в Нью-Йорк заниматься своей жизнью.

К октябрю альбом «избранных» импровизаций Марка вдруг появился повсюду. Она слышала, как записи Марка передают по «М-радио», а в музыкальных витринах на Бродвее и в Виллидже видела его пластинки. Она подозревала, что это дело рук Кола Феррера, эти записи мог раскрутить только он, но она утешалась при мысли, что теперь, когда Марк в Италии, он достаточно далеко от влияния Кола и может следовать тому курсу, который предначертала для него она. Этот раунд она выиграла!

Когда поздней осенью вышел ее роман «Музыка любви», Марчелла отказалась от обычных презентаций и даже телевизионных интервью.

— Никаких выступлений, — заявила она Скотту. — Теперь я только раздаю автографы — и все.

Скотт был в ярости, но «Вольюмз» получило столько предварительных заявок на «Музыку», что успех романа был предопределен еще до публикации. Даже Эми в качестве ее агента вовлекли в эту битву, но та сразу увидела, что Марчеллу не переубедить.

— С этого момента мои книги будут продаваться только по их настоящим заслугам, — сказала ей Марчелла. — Мне надоело валять дурака в этом заколдованном кругу. Скотт может орать сколько вздумает.

Впервые респектабельные обозреватели признали, что она сумела подняться над уровнем обычной макулатуры. Критики хвалили ее за романный размах, вовлекающий читателя в тридцатидневный круг европейских концертных залов и музыкальных конкурсов. Эми обращалась с ней очень ласково, не настаивая ни на чем, что Марчелла могла бы сделать помимо своей воли. За день до официальной даты публикации они объехали на машине Эми книжные магазины, чтобы посмотреть на рекламу книги в витринах. Целая витрина была посвящена книге Марчеллы в «Вальденбукс» на Пятой авеню, а в «Даблдэе» организовали громадный стенд, который приветствовал заходящих в магазин покупателей. В большинстве других магазинов заказали от пятидесяти до ста экземпляров.

С выходом «Музыки любви» Марчелла достигла той вершины в своей карьере, когда она вошла в список имен «высшей пробы» — теперь только факт, что ее имя стоит на обложке, был достаточным для того, чтобы книга хорошо продавалась. Это был тест на талант, признание того, что читатели полюбили оба ее первых романа настолько, что готовы покупать ее третью книгу просто автоматически.

Скотт позвонил ей через три дня после выхода книги, и голос его как-то странно дрогнул.

— Марчелла, ты сидишь? — спросил он. — Держись крепче, у меня в руках книжное обозрение «Нью-Йорк таймс» на следующее воскресенье. Ты идешь первым номером!

— Не верю! — выдохнула она. — Скотт… прямо не знаю, что сказать! Спасибо, что сообщил. — И она нежно опустила трубку на рычаг, пораженная слезами, полившимися у нее из глаз. Она не могла понять, почему плачет. Из-за успеха? Или оттого, что он наступил в такой сложный момент ее жизни? Она молча смотрела на Центральный парк. Как неблагодарно и грешно с ее стороны не скакать на одной ножке от радости. Во всем мире есть немало авторов, которые готовы пойти на убийство, чтобы оказаться на ее месте. А что это для нее? Ничто в сравнении с желанием оказаться с Санти в его доме в Дее, проснуться ночью от прикосновения его губ к ее шее, повернуться на рассвете и обнаружить, с какой любовью смотрят на нее его темные глаза. В будущем она видела лишь бесконечную работу за письменным столом, стремительные набеги к «Партнером» за порцией быстрого секса, посещение концертов Марка, когда его слава начнет расти, и чувство безотрадной горечи в душе, пустоты из-за отсутствия рук Санти, губ Санти, его воркующего голоса. Она столько раз была готова набрать его номер в Барселоне, писала ему бесчисленные любовные письма, которые рвала на следующее утро, планировала поездки в Испанию и часом позже отказывалась от них. Он должен был хотеть ее так же сильно, как она хотела его, но преследовать его значило унижать их любовь. Вот почему она была так строга сама с собой и вот почему не нарушала установленных правил — никаких звонков и никаких писем, Но где было взять силы и желание продолжать такую жизнь? Она знала, что ответ означает радикальные перемены и еще больше работы. Она знала, что искать ответ значит думать о многих других людях, а не только о самой себе. И она была готова прийти к этому новому решению.

Манхэттен, весна 1990 года

Супермодели накладывали макияж, только когда им за это платили: чем больший успех у супермодели, тем меньше накрашено ее лицо в обычные дни. Соня лишь слегка тронула помадой свои великолепные полные губы, выйдя на улицу и своей обычной, стремительной походкой летя по Мэдисон- авеню. Она блистала, как черный бриллиант, ее длинные волосы струились из-под шелковой косынки, короткая юбка открывала безупречные ноги — слишком длинные для обыденной жизни. Стояло сверкающее апрельское утро, холодное солнце обливало дома, людей, машины резким светом. Прохожие в изумлении оборачивались, когда это великолепное создание рассеянно обгоняло их, столь же странное, как пришелец с другой планеты, планеты Красоты.

Чтобы подчеркнуть свои выразительные глаза, она обычно носила пурпурный, лиловый и черный. Сегодня она была в черном, легкая кашемировая накидка через одно плечо, ее обаяние облаком окутывало ее, обдавая жизни людей, мимо которых она шла, ароматом мечты.

На несколько минут она почтила своим присутствием шикарное итальянское кафе, залпом выпила чудесный кофе с молоком, кинула пять долларов симпатичному официанту — который знал ее в лицо и крикнул на бегу: «Чао, красавица!» — и усмехнулась ему в ответ уже из-за окна витрины. Сейчас, когда ей было восемнадцать, стало ясно, что она обладает одним из тех оригинальных лиц, которые с годами становятся только более утонченными. Она останется прекрасной и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят, и даже в восемьдесят, и знание этого придавало ей ту особую прелесть, которой отмечена, как печатью, настоящая красота.

К тому времени, когда она дошла до Шестьдесят четвертой улицы, кофе начал свою работу. И без того неспокойная в свои лучшие минуты, выпив чашечку кофе, она просто сходила с ума, мысли бешено роились в ее мозгу. Ей нравился этот взрыв эмоций, и она с особым удовольствием составляла планы на сегодняшний вечер, о котором мечтала долгие месяцы, и сейчас просто трепетала — так это было важно. Ни одному человеку на свете она не рассказывала о своих планах на сегодняшний вечер. А если кто-нибудь и спросит, она будет загадочной и сделает отсутствующее лицо. Четыре месяца она нажимала на всевозможные тайные пружины, чтобы заполучить это место, и она не собирается рисковать, чтобы упустить хоть мгновение предстоящего удовольствия. Неприятный порыв ветра пронесся вдруг по Мэдисон- авеню, ослепив всех, кто непредусмотрительно был без солнцезащитных очков. Какая-то малышка, едва протерев глазенки, внезапно отпустила руку своей матери и кинулась к Соне прямо на красный свет:

— Вы знаменитость, да?

Соня помотала головой и почти побежала прочь. Детей она не любила, потому что дети видели ее насквозь. Мужчины — никогда. Их слишком занимало долгое разглядывание ее стройного тела с удлиненными пропорциями или созерцание фиолетовых ирисов ее глаз.

Едва она появилась в студии, как все столпились вокруг нее, здороваясь, обнимая и целуя. Помощник отправился за кофе, в ладонь ей вложили «Нью-Йорк пост», и Джесон, гример, повязал большой нагрудник вокруг ее шеи.

— Никаких темных подглазий! Никаких мешков! Ах, Соня, как я тебя люблю! — закричал он, касаясь кисточкой красок.

— Чем от тебя несет? — Она пошевелила ноздрями. Джесон оглядел себя.

— А, «Соваж», — вспомнил он. — Мне так нравится этот сильный запах. Таков и я, дорогая, очень сильный!

— Напоминаешь мне моего братца, — она вновь смежила веки. — И очень кстати, потому что он как раз вернулся из Италии и мы сегодня вместе обедаем.