чем своего мужа…» и «Если хоть одна падла скажет про него плохо…»

Постепенно атмосфера праздника становилась все более непринужденной: сидящие за столами перекрикивали друг друга, несколько пар и один пьяный вышли танцевать на площадку перед оркестром.

Вскоре танцевала уже половина гостей, репертуар стал более знакомые и ритмичным, Лисовский запел. Музыкантам посыпались заказы, сопровождаемые щедрыми чаевыми. Подошел распорядитель и сделал особый заказ.

— А сейчас, — провозгласил он в полной тишине, — любимая песня дяди Гоши!

Жующие сделали умиленные лица и отложили вилки. Над подернутой табачной дымкой голубой гладью бассейна полилось нежное органное вступление «A Whiter Shade Of Pale».

«Он всегда плачет, когда слушает эту песню», — предупредил распорядитель, и «ребята» старались как могли.

Дядя Гоша действительно прослезился, смахнул платком слезу и, когда музыка стихла, в возникшей на несколько секунд вежливой тишине похлопал в сухонькие ладошки, выжидательно смотревшие на него гости развернулись к оркестру и шумно зааплодировали, выкрикивая «браво!»

Потом, в перерыве, распорядитель рассказал, как однажды дяде Гоше не понравилось исполнение песни, и он велел немедленно, у него на глазах, вырезать вокалисту его гланды. И это почти случилось, и только заступничество одной дамы спасло несчастного, который после этого потрясения совсем уже никогда не мог петь.

Услышав эту историю, Вадик Лисовский, хотя и обладал абсолютным слухом, во втором отделении сходу взял фальшивую ноту, но это была уже другая песня и другая программа. Дядя Гоша удалился к себе в офис, находившийся в «деловой» части комплекса, чтобы кое-что кое-с-кем обсудить.

А публика начала гулять по-настоящему. Гости скинули смокинги дамы переоделись в купальные костюмы, и все попрыгали в воду. Оркестр вдарил рок-н-роллы, шум и визг поднялись невообразимые.

Ближе к утру кто-то начал блевать прямо в бассейн, и воду пришлось менять. Когда старую воду слили, из душевых со смехом и визгом выбежала преследуемая кавалером подвыпившая дама и с разбегу нырнула в пустой бассейн. С множественными переломами ее унесли в «скорую», а в тщательно вымытый шлангом резервуар снова пустили воду.

Во время одного из перерывов, пока его товарищи угощались на трибуне, все еще трезвый как стекло Котов отправился искать туалет. Душевая, через которую он проходил, состояла из ряда кабинок, в каждой из которых было в полу сливное отверстие. Чтобы не усложнять себе задачу. Котов зашел в одну из кабинок и расстегнул ширинку.

Но едва только он начал осуществлять задуманное, как рядом в проходе послышались голоса.

— Нет, нет, — говорил один, — этого не будет, один раз сказал — все. Лучше, как говорят фраера, платить налоги и спать спокойно. Я устал, больше не могу. Передай своему дяде, что я выхожу из игры.

— А ну стой, — тихо сказал второй. — Не торопись в ментовку, Спортсмен, надо еще поговорить.

— Не о чем мне с тобой говорить, Бек. Лучше посторонись, пока я не размазал тебя по стене как поганку.

— Ладно, иди, — примирительно заговорил Бек. — Я и сам уже устал от всего этого. Мне бояться нечего, я сам в этих делах почти не путался. Если про меня спросят, скажи, что я тоже вышел из игры.

— Правильно, Шамиль, — подхватил Спортсмен, — хватит уже лизать пятки этому психопату. Честную жизнь начинать никогда не поздно. Ты ведь правда, еще не по уши увяз в этом дерьме?

— Правда, правда, парень. Проходи вперед, я за тобой…

Подождав немного, Котов выглянул в проход, и волосы у него поднялись дыбом: здоровенный парень, наверное тот самый, которого называли Спортсменом, стоял на коленях, неуклюже привалившись лицом к стенке душевой кабины, а над ним стоял худощавый тип с изрытым оспинами бледным лицом и вытирал окровавленный нож. Из раны убитого струйкой пульсировала кровь и уходило в сточное отверстие. Убийца потянулся к крану и пустил воду из душа.

Дрожа всем телом, Котов метнулся к выходу.

— А, черт, — прошептал Бек, подставлявший руки под струи воды, — этот лабух из оркестра, он все видел…

В шесть часов утра распорядитель заплатил музыкантам оговоренную сумму, и они с облегчением покинули это сумасшедшее место. После эпизода в душевой Котов все-таки выпил грамм сто пятьдесят, поэтому на душе у него было хорошо и спокойно. «Мало ли, — думал он, — мало ли бывает разборок у этих уголовных… А я уже забыл и ничего не помню. И человечков больше не будет, потому что я пить бросил. Еще не совсем бросил, но постепенно…»

Велев таксисту притормозить у круглосуточного магазина, Котов купил несколько больших фирменных свертков продуктов. Наверное, гораздо больше, чем было нужно. Он щедро расплатился с водителем, поднялся к себе и разложил продукты на кухонном столе. Тут же что-то разорвал, вскрыл, попробовал, но глаза разбегались, а есть еще не хотелось и он, выкурив сигаретку, отправился спать.

Часа через три Котов вышел в полусне в туалет, и ему показалось, что на кухонном столе, среди банок и пакетов, шевельнулось что-то живое. Было светло, стол освещало солнце, и Котов был абсолютно трезвый. Он понял, что это никакая не галлюцинация, и ему стало с одной стороны радостно, но с другой — тревожно. Радостно оттого, что белая горячка оказалась все-таки страшилкой, а тревожно из-за того, что в его квартире поселились гномики.

Котов медленно подошел к столу, взял нож и стал боязливо, кончиком лезвия, переворачивать и передвигать свертки и коробочки. Разумеется, что человечки уже разбежались, но на одном из пакетов с чипсами он обнаружил небольшой аккуратный надрез — ровно такой, чтобы можно было вытащить кружок. И сам чипс, обломанный крошечными ручками и обгрызанный крошечными зубками, лежал тут же рядом.

Котов достал из холодильника баночку лимонада, пшикнул колечком и стал пить. Отставив пустую банку, взял веник и подмел в кухне пол. На полу никого и ничего подозрительного не обнаружилось. «Почему все люди как люди, а ко мне так и липнет вся эта чертовщина…» — подумал он с некоторой даже гордостью и лег спать.

Больше в этот день ничего странного не произошло, хотя Котов, трезвый и выспавшийся, заметно нервничал. У него появилась манера резко оборачиваться или внезапно возвращаться в комнату, откуда только что вышел. Но гномики больше своего присутствия не выдавали.

Остаток дня Котов валялся на кровати, грыз чипсы пил лимонад и читал книгу, время от времени поднимаясь и прохаживаясь по квартире. А вечером он отправился на работу в ресторан.

Рассчитавшиеся с долгами и надежно обеспечившие свои семьи на ближайший месяц-два, «ребята» были в ударе и слегка навеселе. Один только Котов снова был трезв и сосредоточен. Друзья решили, что у него проблемы с личной жизнью, и не приставали с вопросами.

Медленные и ритмичные мелодии сменяли одна другую, публика охотно танцевала, и Котов не замечал в зале одного человека, сидевшего спиной к нему в стороне от сцены, у стойки бара. Это был тот самый худощавый бледный мужчина с изрытым оспинами лицом. Он пару раз обернулся на Котова, поговорил с барменом, расплатился и вышел.

В тот же день, несколько раньше, неприятный мужчина сидел в приемной директора оздоровительного комплекса, того самого бассейна, в котором происходило ночное мероприятие. Секретарша сняла трубку, сказала «Да, Георгий Луарсабович» и кивнула мужчине:

— Асланбеков Шамиль.