— Как я понял, только потенциал, но достаточный, чтобы Витторио опасался, что юношу могут использовать.

Рутвену не понравилась эта идея. Слишком часто молодые люди, подобно Лейзонби в молодости, не были готовы посвятить себя «Братству». Или были слишком ожесточены, подобно ему самому. Некоторые приходили к этой жизни, как Джефф, смирившись с судьбой и пройдя обучение у своей бабки, шотландской ведуньи. Лучше вообще не принимать эту миссию, чем принять, но не всем сердцем.

— Нужно проголосовать, — сказал Джефф. — У меня три голоса. Лейзонби и Мандерс отсутствуют. Вы не прибегнете к вето?

Рутвен задумался. В свое время при основании Общества Святого Якова было предусмотрено двенадцать голосов с правом вето. Им повезло привлечь в «Братство» маститых ученых — подобных доктору фон Алтхаузену, — но голосование и ответственность за решения возлагались на Основателей.

— Он посвящен? — требовательно спросил он. — Есть ли у него отметина?

— Не знаю, — сказал Джефф. — Но он приедет сюда через несколько месяцев с сопроводительными бумагами от Витторио.

— Белкади это не понравится, — предупредил Рут-вен. — Он не любит итальянцев.

— Белкади не любит половину человечества, включая вас, — невозмутимо отозвался Джефф. — К тому же он не является Основателем.

— А итальянцы ненавидят Лондон, — подхватил Рутвен. — С его сыростью и промозглым воздухом. Кто-нибудь предупредил парня?

Фон Алтхаузен хмыкнул.

— Какая муха вас сегодня укусила, Рутвен? — пробормотал он. — Вам следовало бы принять его. Кто знает, кто из нас и когда понадобится? Лейзонби застрял в Шотландии, а Мандерс занят своими политическими делами.

В словах доктора был смысл. К тому же Витторио был достойным человеком, который служил «Братству» задолго до рождения Рутвена.

— Когда он родился? — спросил он.

— Четырнадцатого апреля, — ответил Джефф.

Рутвен отодвинул свой пустой бокал.

— Ладно, — сказал он. — Но сообщите Лейзонби.

— Непременно. — Джефф допил свое бренди и сделал движение, собираясь встать.

Рутвен удержал его за локоть.

— У меня сегодня скверное настроение. По-хорошему, меня следовало бы выпороть.

Джефф улыбнулся.

— Я бы занялся этим, но уже тысячу лет не спал. Сил нет.

Это была пытка, которую они с Джеффом разделяли — в отличие от Лейзонби. Тот спал как ребенок, а после пьянок храпел как паровоз. Рутвен указал головой на потолок.

— У меня наверху есть лекарство от бессонницы.

Лицо Джеффа приняло непроницаемое выражение.

— Боюсь, я покончил с этой привычкой еще в Марокко, старина.

Рутвен пожал плечами:

— Это не опиум.

— Опиум, гашиш… Все это губит мозги, Рутвен.

— Возможно, — отозвался Рутвен, — но как-то надо выживать.

Доктор поставил свой бокал.

— Могу только повторить, что это химические вещества, изменяющие состояние мозга, — сказал он, бросив предостерегающий взгляд на Рутвена. — Их нужно использовать исключительно для обрядов — и только если они способствуют извлечению информации, а не подавляют ее, — что не является вашим случаем. Я бы посоветовал вам отказаться от них.

— И напиваться до бесчувствия подобно половине лондонских джентльменов? — Рутвен резко поднялся. — Не вижу особой разницы.

— Как хотите, — отозвался доктор. — Но лучше не идти на поводу у собственных демонов.

— Вы говорите как человек, который их не имеет, — посетовал Рутвен.

Но правда заключалась в том, что он начал подозревать — друзья правы. Впервые за долгое время Рутвен усомнился, что его проблемы сводятся к бессоннице и видениям.

После приезда Аниши и Лукана с мальчиками стало еще хуже. В доме, полном близких ему людей, он чувствовал себя еще более одиноким, чем обычно. Возможно, потому, что ему приходилось держать их на расстоянии. Это стало его второй натурой — потребность отгородиться стеклянным экраном от тех, кого он любил. Он перестал понимать самого себя.

А теперь в его доме поселилась мадемуазель Готье. Красивая, элегантная девушка, заставлявшая его желать, чтобы это стекло разбилось, возбуждавшая все его защитные инстинкты и ничего не дававшая взамен. Отчасти потому, что он не знал, как попросить. Да и, честно говоря, не осмеливался.

Вначале это казалось захватывающим — отделять вожделение от увлечения. Он никогда не встречал женщину, мысли которой не мог прочитать, хотя одни были более прозрачными, чем другие. И было несколько женщин, подобных Анджеле Тиммондс или его жене Мелани, от которых он мог закрыться на время усилием воли. Пока не разовьется глубокая и искренняя привязанность.

В юности Рутвен не понимал этого. До него не доходило, пока не стало слишком поздно, что чем сильнее любовь, тем шире открываются врата царства теней. Что он и объект его желания становятся подобными паре зеркал, висящих напротив друг друга в коридоре, позволяя ему заглядывать — все глубже и глубже — в бесконечность.

О, он женился на Мелани отнюдь не по любви. В двадцать три года он был слишком неопытен, чтобы сражаться с собственными демонами. Но Мелани, с ее мягкими белокурыми локонами и огромными голубыми глазами, была красива, и ее хрупкая женственность будоражила его чувства. Более того, положение ее отца — одного из самых могущественных людей в Ост-Индской компании — подвигло его отца заключить сделку даже раньше, чем Рутвен понял, что он и сам этого желает.

Вначале он радовался легкости, с которой ему удалось закрыться от Мелани, пока не понял, увы, слишком поздно, что все с точностью до наоборот. Увлеченный своей карьерой, он лишь через несколько недель осознал, что это она эмоционально отгородилась от него, предпочитая тихо горевать по молодому армейскому капитану, за которого отец запретил ей выйти замуж. Она неохотно принимала его ласки, скорее терпела их.

Но к тому времени они были уже женаты. А ее любимый вообще не стал тосковать о Мелани. Круг общения в Калькутте был узок, и он утешился с другой красавицей с богатым приданым.

Он женился на сестре Рутвена.

Но Рутвен продолжал грести на тонущей галере своего брака, видя надежду там, где ее не было. Сочувствие к Мелани, с ее розовыми надутыми губками и мерцающими глазами, завело его так далеко, что — глупец — он умудрился влюбиться в нее.

До своей женитьбы Рутвен пользовался большим успехом у женщин. Одинокие жены сотрудников компании и армейских офицеров явно находили его темные глаза привлекательными. А его Дар придавал его прикосновениям необычайную, завораживающую энергию. Без особых усилий он мог ввести женщину в состояние чувственной летаргии, которую он даже сейчас едва ли понимал.

Рутвен рано усвоил, что если он тщательно выберет партнершу, не будет питать к ней особых чувств и крепко закроет свой мозг, то успеет получить высвобождение раньше, чем его мозг взорвется. Он также заметил, что гашиш, а позже опиум, притупляет его восприятие, не подавляя чувственное желание, сжигавшее его изнутри.

Но с Мелани… чем больше она отгораживалась от него, тем больше ему хотелось заглянуть в ее внутренний мир.

И однажды ночью занавес приподнялся.

Он лежал поверх нее, глядя в полумраке, на котором она всегда настаивала, на свою жену с зарождающимся трепетом любви. И вдруг его мозг озарился подобно молнии в ночном небе. На одно ужасное, ослепительное мгновение он увидел — не только ее отринутые мечты, но и то, что произойдет с