– Не только гостевать я приехал, а наипаче долг свой пред тобою исполнить. И поверь слову, Василей Паятелеич, доселе не мог я этого сделать: изрядно позадержался у тестя в Литве, а как добрался до дому, гляжу – делов накопилась целая прорва. Только пот сейчас и удалось вырваться.

– Не разумею я, о чем говоришь ты, Андрей Мстиславич?

– Крест тебе целовать и приехал.

– Ну, какой в том спех? Я тебе и так верю.

– Нет, не говори, Василей Пантелеич! Это надобно сделать немедля. Беспременно сыщутся злые языки, которые станут тебе на меня всякое нашептывать. Так вот, я и хочу, чтобы промеж нас все ясно и чисто было и ты бы сам мое к тебе усердие видел!

– Воля твоя, но знай, я тебя к тому не понуждаю.

– Знаю, родной. Но сам я хочу исполнить то, что мне моя совесть селит. Ты предвари отца протопопа, чтобы готов был, а то мне сегодня же в обрат ехать надобно: княгиню свою оставил вовсе хворой.

– Ну, по крайности, сперва хоть потрапезуем по-христиански!

– От этого отказываться, вестимо, не стану. Только прежь всего хоту я сходить во храм Михаила-архангела, поклониться праху возлюбленного братца Пантелеймона Мстиславича, родителя твоего – Как горевал я, получивши весть о его кончине! Веришь,– целую ночь плакал как махонький! Ехать на похороны было уже поздно, но я в тот час же отписал Покровскому монастырю пятьсот четей земля и две деревни, на вечное поминовение его праведной души.

Пока Андрей Мстиславич совершал свое паломничество, Василии, не переставая удивляться усердию дяди, послал звать к обеду отца Аверкия и бояр. Трапеза затянулась надолго. Звенигородский князь был в ударе и обстоятельно рассказывал обо всем, что видел и слышан в Литве, а боярин Шестак задавал ему бесконечные вопросы, выпытывая все новые подробности. Наконец, когда начало смеркаться, князь Андрей спохватился, что ему скоро надо ехать, и поднялся из-за стола.

– Что же, Василей Пантелеич,– сказал он,– исполним главное, коли ты готов. Так уже буду я спокоен, что даже в мыслях не попрекнешь ты меня гордыней либо каким тайным умыслом. А ты, боярин,– обратился он к Шестаку,– сделай милость,– прикажи моим людям, чтобы зараз коней готовили.

Шестак ушел и долго не возвращался. Остальные тем временем последовали за Василием в крестовую палату. Войдя туда, Андрей Мстиславич приблизился к алтарю, преклонил колени и истово помолился. Затем поднялся, оглянул иконостас и промолвил, обращаясь к Василию:

– Что-то не вижу я здесь образа Архангела, коим великий дед мой покойного родителя благословил?

– Тот образ в моей опочивальне, в божницу вделан,– ответил Василий.

– Воля твоя, Василей Пантелеич, а хотел бы я крест о целование свое свершить пред ликом семейной святыни нашей. Не можно ли его сюда принести?

Василию была хорошо известна необычайная набожность звенигородского князя, а потому желание это показалось ему вполне естественным. И он ответил:

– Сюда принести трудно: всю божницу, и с лампадами, придется подымать. А ежели хочешь,– пойдем отсюда в опочивальню, и там отец Аверкий тебя ко кресту приведет.

– Добро, пойдем! Спаси тебя Господь, братанич, за то что просьбу мою уважил,– сказал Андрей Мстиславич. Протопоп взял с аналоя массивный золотой крест, и все отправились в княжескую опочивальню.

Подойдя к божнице, освещенной ровным светом лампад, князь Андрей стал на колени и распростерся ниц перед образом архангела Михаила. Все остальные тоже преклонили колени. Свершив краткую молитву, отец Аверкий крестом благословил присутствующих, и все поднялись на ноги, только Андрей Мстиславич еще некоторое время продолжал класть поклоны, шевеля губами и истово крестясь. Наконец он тоже встал и промолвил:

– Счастлив ты, Василей Пантелеич! Счастлив, что в доме твоем находится эта великая святыня нашего славного рода. Пресвятой Архангел, воевода небесного воинства, почиет здесь, и с таким хранителем не страшны тебе все земные вороги!… А в этом ларце, что стоит под образом, должно быть, хранится духовная князя великого Мстислава Михайловича, покойного батюшки моего?

– Да, она,– ответил Василий, подходя к ларцу и опуская руку на его крышку.– Может, желаешь прочесть ее перед крестоцелованием, дабы не иметь сумнения в том, что все свершается согласно воле первого князя земли нашей?

– Что ты, Василей Пантелеич! Какие могут быть у меня сумнения? Я ту духовную добро знаю, и еще раз читать ее нет мне никакой надобности. Да и время мое на исходе. Давай приступим, отец Аверкий!

Священник, с крестом в руке, подошел вплотную к божнице и стал рядом с Василием. Андрей Мстиславич, устремив глаза на лик Архангела, поднял правую руку и отчетливо, без заминки, словно делал это уже не раз, произнес:

– Яз, раб Божий недостойный Адриан, а во святом крещении Андрей, князь звенигородский, перед сими святынями клянусь: братанича моего, Василея Пантедеймоновича, старшим в роду почитать и из воли его не выходить, доколе он большим князем земли Карачевской будет. В том призываю Господа во свидетели и святой крест Его целую!

С последним словом он шагнул вперед и приложился губами ко кресту, протянутому ему отцом Аверкием. Затем низко поклонился племяннику, который обнял его и троекратно поцеловал.

Василия немного удивили слова произнесенной клятвы, и на мгновение ему показалось, что звенигородский князь оставляет себе какую-то лазейку. Но эта мысль сейчас рассеялась. «Поелику большим князем земли Карачевской я остаюсь до смерти своей либо пока сам не покину княжения, -подумал он,– Андрей Мстиславич сказал правильно. А он многоглаголен и цветистую речь любит,– то давно ведомо».

– Ну, вот,– промолвил князь Андрей,– теперь перед тобою и перед совестью своей чист. Что же до брата моего, Тита Мстиславича,– чай, сам ведаешь, что он чуток с норовом… Ты не помысли, будто я про него худое хочу сказать,– спохватился он,– только мнится мне, что сам он сюда для крестоцелования не приедет, как я сделал. А ежели ты его спесь уважишь и однажды самолично к нему в Козельск наведаешься,-он тому будет рад и там же тебе крест поцелует.

– Я с этим не спешу,– ответил Василии,– а совет твой мне люб. Дядя Тит Мстиславич годами всех нас старше, и чести моей не убудет, ежели я его старость уважу. Как только время выберу, первым поеду к нему в Козельск. Только мнится мне, что лучше повременить с этим до лета, дабы не помыслил он, будто мне не терпится его крестоцелование принять.

– Истина, родной, истина! Мудр ты не по летам, и с таким князем процветет и возвысится земля паша!

Во время этого разговора некоторые из бояр уже вышли из опочивальни в переднюю горницу. Однако находившийся в их числе Шестак вскоре торопливо вошел обратно и крикнул испуганным голосом:

– Никак, горим, княже!

– Как горим? Где ты увидел?

– Чтось во дворе полыхает. Скрозь окна передней горницы большой огонь виден!

Все поспешно бросились из опочивальни. Один лишь Андрей Мстиславич замешкался в ней немного, прикладываясь к образу архангела Михаила. Но через минуту и он присоединился к остальным, так что небольшой задержки его никто в сумятице не заметил. Слова Шестака всех взволновали не на шутку, ибо в те времена, когда все строилось из сухого дерева, а борьба с огнем велась лишь с помощью ведер и топоров,– пожары являлись страшным и частым бедствием, уничтожавшим целые города. К счастью, оказалось, что во дворе горел сенной сарай, стоявший несколько особняком от других