РФ имелось 76 тракторов). Сыновья-подростки работают до темноты. Взрослые, чтобы «подкрепить силы», дают 12-летнему мальчику водки, и он едет на тракторе пьяный. Старый трактор часто глохнет, а мальчик, с трудом двигаясь, никак не может его завести. Пусть новые «хозяева жизни» не надеются, что этот мальчик, когда вырастет, не припомнит им своего детства. А если не он, так его сын.
Но вернемся к времени вызревания той Гражданской войны. Именно наличие
Отягощенная в результате алкоголизма наследственность была причиной широкого распространения среди призывников таких заболеваний: золотушное худосочие — 15,5%, идиотизм и сумасшествие — 9,3%, глухота и глухонемота — 10,6%, «грудь узкая и рахитичная» — 19,2%, хроническое воспаление легких — 17,2%, хронический катар — 23,2%. В 1909 г. в Московской губернии до 20 лет доживали менее трети родившихся! В Петербурге в 1911 г. в расчете на 100 тыс. жителей было 35,1 смертных случаев на почве алкогольного отравления (в 1923 г. таких случаев было только 1,7).
В вышедшей в 1909 г. книге “Алкоголизм и борьба с ним” ее редактор М.Н.Нижегородцев писал:
“Первая коренная группа причин алкоголизма масс заключается в условиях экономических (отрицательные стороны капиталистического строя и аграрных условий), санитарно-гигиенических (пища, жилище и пр.), правовых и нравственных в более тесном смысле слова (недовольство своим личным, гражданским и политическим положением)”.
Историки, а тем более нынешние идеологизированные публицисты избегают говорить о том глубоком нравственно-психологическом кризисе, который повлекла за собой реформа, превратившаяся в насильственное разрушение крестьянской общины как центра жизнеустройства. Ведь одной из важных функций общины было служить инстанцией, задающей в деревне иерархию авторитетов и культурных норм, налагающей быстрые и непререкаемые санкции за нарушение этих норм крестьянского общежития. Разрушение общины при одновременном быстром и глубоком обеднении масс населения вызвало вспышку массового насилия и создало «субстрат» для будущей гражданской войны в ее самом страшном «молекулярном» измерении. Журнал “Нива” писал в 1913 г. о неведомой ранее тяжелой социальной болезни России — деревенском
“О том, что такое хулиганство и каковы его корни, не имеют даже приблизительного представления ни публицисты, которые пишут громовые статьи, ни администраторы, сочиняющие о нем канцелярские проекты. И те, и другие называют хулиганство чисто деревенским озорством. Но это озорство убийц и разрушителей, оперирующих ножом и огнем. В буйных проявлениях своих оно связано с абсолютным отсутствием каких бы то ни было нравственных и гражданско-правовых условий. Ничто божественное и человеческое уже не сдерживает…
Несомненно, во всероссийском разливе хулиганства, быстро затопляющего мутными, грязными волнами и наши столицы, и тихие деревни, приходится видеть начало какого-то болезненного перерождения русской народной души, глубокий разрушительный процесс, охватывающий всю национальную психику. Великий полуторастамиллионный народ, живший целые столетия определенным строем религиозно-политических понятий и верований, как бы усомнился в своих богах, изверился в своих верованиях и остался без всякого духовного устоя, без всякой нравственной опоры. Прежние морально-религиозные устои, на которых держалась и личная, и гражданская жизнь, чем-то подорваны… Широкий и бурный разлив хулиганства служит внешним показателем внутреннего кризиса народной души” [43].
Деморализация общества, вызванная подрывом традиционных оснований жизни большинства населения была столь глубока, что видный деятель земства Д.Н.Шипов считал даже, что революция стала необходимой для возрождения общество, и чем скорее она произойдет, тем менее разрушительной станет. И так думал не только либерал Шипов. В июне 1905 г. в Петербурге прошло совещание 26 губернских предводителей дворянства, которое поддержало требования земцев о проведении конституционных реформ. В записке, поданной царю, содержалась важная и глубокая мысль:
«Роковое стечение обстоятельств таково, что, если бы удалось силою отсрочить революцию, не устранив ее причин, каждый месяц такой отсрочки отозвался бы в грядущем несоразмерным усилением ее кровавой беспощадности и безумной свирепости» [8, c. 156].
Революция 1905-1907 гг. была лишь первой пробой сил. Она не достигла всех своих целей, но стала «университетом» для рабочих и крестьян. Никакой подавленности и униженности во взглядах крестьян после поражения революции не наблюдается — они именно рассматривают будущую гражданскую войну как трагическую, но все более неизбежную альтернативу. И в этом нет никакого чувства мести, а осознание того, что у народа, видимо, не будет иного пути, как «временно впасть в пучину бедствий». Наказ крестьян с. Никольского Орловского уезда и губ. в I Госдуму (июнь 1906 г.) гласит:
«Если депутаты не истребуют от правительства исполнения народной воли, то народ сам найдет средства и силы завоевать свое счастье, но тогда вина, что родина временно впадет в пучину бедствий, ляжет не на народ, а на само слепое правительство и на бессильную думу, взявшую на свою совесть и страх действовать от имени народа» [44, с. 271].
В механизме раскачивания или, наоборот, блокирования гражданских войн огромную роль играют религиозные воззрения и Церковь. Это мы можем видеть и сегодня. Разумеется, в моменты острого кризиса религиозные противоречия всегда оказываются сопряженными с социальным антагонизмом и политическими интересами, но они используются противоборствующими силами как знамя, оказывающее сильное эмоциональное воздействие. Л.Н.Гумилев писал в книге «Этносфера. История людей и история природы», что «религиозные воззрения и разногласия сами по себе не повод для раздоров и истребительных войн, но часто являются индикатором глубоких причин, порождающих грандиозные исторические явления».
К несчастью, в России Церковь не смогла ни остановить, ни затормозить раскол народа и созревание взаимной ненависти в расколотых частях. Но и без прямых конфликтов напряженность в отношениях церкви и крестьянства нарастало. Прежде всего потому, что в ходе общего обеднения крестьян содержание духовенства и налоги на Церковь становились для крестьян все более тяжелым бременем. Приведем для иллюстрации несколько приговоров сельских и волостных сходов, посвященные взаимоотношениям с Церковью.
Село Казаково Арзамасского уезда Нижегородской губ. (2 ноября 1905 г.):
«Священники только и живут поборами, берут с нас яйцами, шерстью, коноплями, и норовят, как бы почаще с молебнами походить за деньгами, умер — деньги, родился — деньги, исповедовался — деньги, женился — деньги, берет не сколько даешь, а сколько ему вздумается. А случится год голодный, он не станет ждать до хорошего года, а подавай ему последнее, а у самого 33 десятины земли и грех бы было — хлебом-то брать, строй ему дом за свой счет на последние крохи, не построишь и служить не станет» [31, с. 188].
Приговор крестьян Макарьевского уезда Нижегородской губ. в Государственную думу (апрель 1906 г.):
«Все крестьяне втихомолку обижаются на церковный притч… Теперешние священники для крестьян чужды, они не ездят к крестьянам в деревни крестить детей, за венчание берут сколько хотят, берут деньги себе за праздничные молебны в церкви, а также и за похороны… Все это крестьян — людей темных — возмущает. Церкви строили наши прадеды, а распоряжаются всецело приезжие люди» (там же).
Сход крестьян д. Борвики Поречского уезда Смоленской губ. — в Трудовую группу Госдумы (июнь 1906 г.):
«Близкий нашему деревенскому люду человек, священник, и тот выколачивает с нас по полторы да по две десятки за похороны, за венец, не говоря о бесконечных колядах» [31, с. 189].
А сход крестьян Рибшевской волости того же уезда написал в июне 1906 г.:
«Церковные служители, священники тащут с бедного крестьянина за похороны 7-10 рублей, за венец от 10 до 25 рублей, за молебны само-собой и т.п., требуют плату с живого и мертвого. Спрашивается, где же
