тягаться, еще в большую беду попадешь. Ре¬шил ему он по-своему отплатить.

Подошла осень. Федосей покатил в окружную станицу Урюпинскую на Покровскую ярмарку. Там у цыган проме¬нял последнюю пару волов на ученого медведя. Привез его к себе домой, обучил всяким премудростям и на смотр. В станице медведя обрядил в казачьи шаровары с лампасами и в мундир. На голову ему напялил шапку с красным вер¬хом. Ружье в лапы и шашку на ремне. На плац собрались казаки, и Федосей туда. Пустил медведя, а он перед строем казаков и пошел ходить. Ходит, ходит, а потом начнет раз¬ные артикулы ружьем выделывать. Казаки себе животы понадорвали от смеха. И не заметили, как из станичного правления вышел атаман. На плац поглядел и кричит:

– Это что еще там за косолапый дурак казачью службу порочит?

– Знать не знаем, ведать не ведаем! – отвечают ему каза¬ки.

Атаман позвал своего помощника и показывает на мед¬ведя, обряженного в казачью одежду.

– Взять его и посадить на две недели на гауптвахту. На хлеб и воду!

Помощник рад стараться, тут же с полицейскими бро¬сился на плац. Хотели медведя схватить, да где там. Он как на них рявкнет, они кто куда разбежались. Атаман ногами топает, из себя выходит. Орет на весь плац:

– Вязать! Вязать его, буяна!

Медведь глядел на него, глядел да к крыльцу. Поднялся на порожки и к атаману. Атаман еще пуще топает ногами:

– Да я тебя живым не выпущу из острога!

Медведь как зарычит. У атамана шапка с головы свали¬лась. Назад он пятится. крестится.

– Господи, господи, да что же это такое? Сама нечистая сила! – с крыльца упал, вскочил да бежать.

В этот раз побоялся он и на смотр показаться. Только уж после узнал, что это был медведь. Долго все казаков пытал – чей он? А у них ему всегда один ответ был:

– Знать не знаем, ведать не ведаем!

Все уважали и любили простого казака Федосея Алфе¬рова за привет, доброе слово, за его веселые шутки и при¬баутки. Так и не выдали его казаки атаману.

Вокружной станице жил смекалистый мастер.

Купцам он поправлял карманные часы из настоящего и накладного золота, стенные с боем и с кукушкой. Купеческим дочкам делал колечки и пер¬стеньки с драгоценными камнями. Для станичных и хутор¬ских атаманов булавы из чистого серебра. Делал он их все, как полагается, с коронами и двуглавыми орлами, с чекан¬кой и всякой подчернью.

Плутоват был мастер, хотя вид у него был богобоязнен¬ный – большая окладистая борода, плешь на всю голову, точно святой угодник, словно он только что сошел с ико¬ны. С виду одна святость, а на деле – первостатейный мо¬шенник. Как-то раз мастер решил обмануть всех станич¬ных и хуторских атаманов. Сделал булавы им из меди, а от настоящих никак не отличишь. Сверху серебром покрыл. С пробою все тоже благополучно. Мастер накупил серебря¬ных чайных ложечек, что подешевле, пробы повырезал из них и впаял в атаманские булавы. Блестят они, и атаманы довольны. Только одна булава у нашего атамана облезла сра¬зу, почернела, заржавела, на серебряную не похожа. Ата¬манша ее хоть и терла мелом, песком, ничего не помогает.

Разобиделся атаман, к окружному поехал. Пожаловался на мастера. Сначала на словах, а потом изложил жалобу на гербовой бумаге.

Окружной атаман позвал мастера, кулаком по столу сту¬чит, ногами топает.

– Засужу тебя, будешь ты у меня двенадцать лет на ка¬торге ходить в кандалах!

Сначала оробел мастер, упал в ноги окружному атаману, а потом тянет из кармана четвертную, низко кланяется, на стол кладет.

– Помилуйте!…

Окружной атаман немного подобрел, стучать не стучит уже и топать не топает, говорит:

– Судить тебя буду!

Еще раз мастер кланяется, кладет на стол полсотню. Ок¬ружной атаман еще больше помягчел, а на лбу морщинки у него остались, не разгладились.

– Без суда – нельзя.

Тут мастер в третий раз низко-низко кланяется, целую сотенную кладет на стол. Совсем одобрел окружной ата¬ман, все до одной морщинки у него разгладились, махнул рукой.

– Иди, Бог с тобою, как-нибудь обойдемся без суда. Ушел мастер. Окружной атаман денежки положил себе в

карман, а станичному атаману сказал:

– Дело твое с булавой придется прекратить, нет у тебя против мастера ни улик, ни свидетелей.

Так оно, это дело, с тем и заглохло.

Жил себе в окружной станице мастер и всякими правда¬ми и неправдами наживал деньгу, богател. Знал он, что ес¬ли в кармане есть золото и серебро, то тогда все сойдет ему с рук.

Собрался станичный атаман посмотреть табунный расход, проверить, как пасутся там косяки лоша¬дей. Распорядился, и тут же подали ему тройку лошадей. Скачет по дороге – пыль клубами, бубенцы зали¬ваются на разные голоса. До табунного расхода было два десятка верст, но атаман враз до него докатил. С дороги отдохнуть вздумал, полость разостлал под дубовым кусти¬ком, выпивку и закуску разложил, до самого вечера про¬хлаждался. А как село солнце, то приказал собрать весь та¬бун, охота посмотреть ему на коней, как они выглядят.

Быстро собрали табунщики лошадей к дубовому кусти¬ку, где на полости, подобрав под себя по-турецки ноги, си¬дел атаман. Тут же стояла и его тройка.

Атаман поглядывает на лошадей, а в это время вдруг поблизости в диком вишеннике как заорет, заухает сова. У атамана от неожиданности глаза полезли на лоб, он как гаркнет на табунщиков:

– Это что тут у вас за беспорядки!

Табунщики оробели, атамана испугались, ни живы, ни мертвы стоят. Один лишь осмелился и еле-еле выговорил:

– Ваше благородие, господин станичный атаман, это тут такая у нас птица – сова.

– Гнать ее вон!

Табунщики рады стараться, тут же кинулись к дикому вишеннику и ну шугать сову. Она вылетела и давай над та¬буном из стороны в сторону шарахаться. Табун от нее в разные стороны, ни одной лошади не осталось. Атаманская тройка хватила так, что ее только и видели. Пришлось ата¬ману в станицу со своим ямщиком идти пешком. Явился домой атаман. От атаманши, чтобы она не