от инфекции в 217 г. до н. э… а Потемкину, подошедшей до нас версии, выбили глаз в пьяной трактирной драке), но все равно «шрамы украшают мужчину», разве не так?
Отчего-то самым известным одноглазым военачальником считается М.И. Голенищев-Кутузов. Но это не совсем справедливо. У Кутузова были оба глаза. Фантастичность его ранения заключалась в том, что турецкие нули ДВАЖДЫ (в 1774 г. в бою под Алуштой и в 1788 г. во время осады Очакова) прострелили его голову навылет. Первая пуля попала между глазом и виском и вышла из другого виска; вторая — ударила в щеку и вышла из затылка. Но, не смотря на эти жуткие раны, Кутузов выжил. Без современной нам медицины, без рентгена, без реанимационного оборудования, без антибиотиков.
«Судьба бережет голову этого человека для чего-то необычного, ибо он остался жив после двух ран смертельных по всей науке медицинской», — заявил тогда парижский хирург Массо (некоторые источники приписывают эти слова австрийскому дипломату принцу де Линю).
Дело в том, что каким-то чудом пули не задели мозг. А вот нервы и мышцы правого глазного яблока были повреждены, в результате чего глаз стал представлять собой довольно неэстетическое зрелище. Хотя, по утверждениям современников, Кутузов до глубокой старости неплохо им видел и даже читал.
Михаил Илларионович, как известно, являлся большим дамским угодником и носил повязку на поврежденном глазе, скорее всего, чтобы не шокировать его видом своих прекрасных собеседниц.
Другое дело — израильский генерал Моше Даян, в годы Второй мировой войны сражавшийся на Ближнем Востоке против французских сторонников Виши. В начале лета 1941 г. Даян получил приказ провести разведку в Сирии с целью подготовить вторжение англичан. Члены его группы (31 чел.) должны были стать проводниками британских войск.
«8 июля Даян перешел границу с небольшой авангардной группой. Они захватили полицейский пост, но попали под тяжелый обстрел с французской стороны. Даян искал с крыши дома огневую точку, используя бинокль убитого французского офицера. Пуля разбила линзу, и осколки попали в левый глаз. Только через шесть часов его смогли эвакуировать и доставить в госпиталь в Хайфе. Хирурги извлекли остатки стекла и металла, а глазное отверстие зашили.
Так появилась черная повязка, ставшая затем знаменитой во всем мире. Своего рода символом воинственного Израиля и характерной деталью для карикатур».
Впоследствии Даяна даже обвиняли в излишней театральности за то, что он носил черную повязку. Все-таки шел XX век, а не пиратское Средневековье. Но генерал повязку не снял. Так и остался на всех фотографиях: моложавый, красивый военный с черной латкой на глазу.
Я думаю, что дело тут не в театральности. Возможно, в действительности рана оказалась настолько серьезной, что протез не мог удержаться в обезображенной глазнице. Можно только представлять, во что превращаются ткани человеческого тела, когда в них со скоростью пули вонзается стеклянно- металлическое крошево раздробленного бинокля.
Недаром биографы Моше Даяна говорили, что для него это ранение «означало долгое мучительное лечение и проблемы с мозгом в конце его активной карьеры…».
Не могу обойти стороной имя и судьбу еще одной исторической личности.
В августе 1942 г. во время конной прогулки по территории «Волчьего логова» в Виннице один из германских офицеров с гневом воскликнул: «Неужели же в ставке фюрера не найдется ни одного офицера, который выстрелом из пистолета прикончит эту свинью?»
Эти дерзкие слова принадлежали тридцатипятилетнему Клаусу Шенку фон Штауффенбергу, в скором будущем полковнику, начальнику штаба резервной армии генерал-полковника Ф. Фромма. 20 июля 1944 г. именно Штауффенберг принес в ставку Гитлера портфель с бомбой.
Один из руководителей антигитлеровского заговора, фон Штауффенберг отнюдь не был аристократической «тыловой крысой», способной только на интриги и государственную измену из-за страха перед возмездием за фашистские злодеяния.
Вряд ли он вообще чего-то боялся после того, как долгое время сражался Польше, во Франции, на германо-советском фронте и в Африканском корпусе Э. Роммеля, где в боях в Тунисе потерял правую руку, два пальца левой и левый глаз. Выжил Штауффенберг лишь благодаря мастерству крупнейшего немецкого хирурга Фердинанда Зауэрбруха. Столь многочисленные увечья ничуть не охладили решительность Штауффенберга совершить переворот во благо «Священной Германии». Мало того, после убийства Гитлера, переворота и «восстановления правопорядка» он, как порядочный немец, планировал «добровольно предстать перед судом».
Но после неудачного покушения и провала заговора можно понять «его подавленное состояние в тот вечер, когда он, сняв повязку с изувеченного глаза, просто бродил по помещению…».
Я не знаю, зачем фон Штауффенберг снял повязку. Может быть, в тот момент он думал о том, что все его военные заслуги и страшные раны, полученные в боях за родину, теперь ровным счетом ничего не стоят. Может быть, ему уже слышались слова из речи Гиммлера, которые тот произнесет 3 августа 1944 г.: «…Семья графа Штауффенберга будет уничтожена до последнего колена…» Может быть, он представлял, как «в соответствии с этим принципом были арестованы все оказавшиеся в пределах досягаемости родственники братьев Штауффенбергов — начиная с трехгодовалого ребенка и кончая восьмидесятипятилетним отцом одного из кузенов».
Трагическая судьба.
Мало кто знает, что в бою лишился руки испанский писатель Мигель де Сервантес Сааведра. Хотя автор «Дон Кихота», оказывается, был тот еще вояка! «В 1571 году он, состоя на военной службе во флоте, принял участие в сражении при Лепанто, где был серьезно ранен выстрелом из аркебузы, из-за чего потерял левую руку. Затем под началом Хуана Австрийского воевал при Наварине, на Корфу и в Тунисе. Возвращаясь морем в Испанию, попал в руки алжирских пиратов, в плену у которых провел пять лет. Неоднократно пытался бежать, но всякий раз терпел неудачу; в конце концов был выкуплен из плена монахами братства Святой Троицы и вернулся в Мадрид».
Сразу скажу, для того чтобы несколько раз убегать от свирепых алжирских пиратов, нужно было иметь мужество настоящего бойца! Ведь за такое пираты могли отрубить и ноги. Или ослепить, даже не снижая цены выкупа.
Десятки картин и скульптур отчего-то запечатлели Сервантеса с обеими руками или в перчатке на левой руке. Возможно, у него не хватало только кисти. Может быть, рука была отнята выше. Но везде он либо со своими художественными произведениями и гусиным пером, либо с литературными героями. Либо это просто портреты.
Мне с трудом удалось найти гравюру из изданной в 1839 г. английской книги «The Life and Writings of Miguel de Cervantes» (London: Thomas Tegg), на которой Сервантес представлен в плаще, накинутом на все левое плечо. На мой взгляд, это наиболее воинственное изображение солдата-писателя.
Но, конечно, гораздо более известным инвалидом войны, чем Сервантес, фон Штауффенберг и Моше Даян, является однорукий и одноглазый адмирал Горацио Нельсон.
В 1794 г. англичане оказывали содействие корсиканским повстанцам во главе с Паоли, стремившимся изгнать французов из захваченных прибрежных укреплений на острове. Британский флот овладел побережьем, но во время десантной операции Нельсон был впервые ранен, и эта первая рана была причиной того, что он потерял правый глаз. Но лицо его не было обезображено, и Нельсон не носил черную повязку. В письме комиссару Хоупу он даже упрекал специальную комиссию в том, что она отказывалась предоставить ему пособие за потерю зрения, потому что ослепший глаз выглядел так же, как здоровый. И действительно, почти все картины, на которых адмирал изображен в повязке, относятся к середине XIX века. Художникам казалось, что так он выглядит более мужественным. А на ранних портретах Нельсон изображен с небольшим бельмом на глазу.
Спустя три года после десанта на Корсику, в июле 1797 г., во время смелой, но неудачной атаки на малых судах с целыо захвата города Санта-Крус на Канарах Нельсон был ранен в правую руку, которая была ампутирована.
Но и после этого адмирал не оставил службы, а продолжал удивлять весь мир своими военными талантами и решительными победами. Кроме этого, он оставался пылким любовником, а его раны были поводом не только для бравады, но и позволяли ему при любом удобном случае жаловаться на здоровье (когда у Нельсона начинались неприятности, он сразу «заболевал»), чем сильно раздражал Британское адмиралтейство.
