– Не сердитесь, Татьяна, – добродушно сказал он. – Хорошая примета! Стало быть, не в последний раз встретились. Еще доведется нам увидеть друг друга. Тогда и договорим.
– Вы далее не сказали, надолго ли в Москву? И зачем?
– Зачем – могу сказать. Пришли мне в голову некоторые соображения, и послал я их начальству в Москву. Вот меня и вызвали. А надолго ли? (Он пожал плечами. ) Кто знает. Если будет возможность – непременно приду. Не могу передать, как я был рад повидать вас, Татьяна! Андрею Дмитричу сердечный привет. Да, кстати, – сказал он, когда мы вышли в переднюю, – не его ли статью я читал в последнем номере «Известий»? Подписано – А. Львов.
– Однофамилец. Мало ли Львовых? О чем статья?
– В том-то и дело, что по медицинской части! Что с вами, Татьяна?
– Ох, я пропала!
– Что такое?
– Это Андрей написал, а я без его ведома отдала одному журналисту.
– Ну и что же? Хорошо ведь, что напечатано?
– Он мне голову оторвет.
Репнин засмеялся.
– Вот, действительно, огорчение. Меня бы умудрил господь что-нибудь написать, уж я и не говорю – напечатать! Я свою записку полтора месяца составлял. Вот была мука! Два слова напишу – и на воздух!
– Зачем?
– Как зачем? Дышать! Буквально шатался после каждой страницы! Андрей Дмитрич, пока статью писал, пил?
– Нет.
– Ну вот! А вы говорите!
Он захохотал, потом обнял меня и сказал грустно:
– Не поминайте лихом.
Уходя с работы, я отдала Кате Димант ключ от квартиры – не была уверена, что рано вернусь домой, – и гости собрались без хозяйки. И даже не только собрались, но уютно устроились вокруг «пчелки», на которой гудел мой слегка помятый заслуженный чайник. Катя, повязавшись моим передником, накрывала на стол. Зубков, полный, смешливый, с темным лицом, обожженным в среднеазиатских пустынях, читал вслух «Медработника», и Виктор с Ракитой – наш новый сотрудник – слушали его и хохотали. Это был любимый «номер» Зубкова – чтение «Медработника» с комментариями, в которых, как в зеркале, отражалось подлинное и, увы, невеселое положение дел в медицинской науке. Когда я вошла, он сказал что-то насчет наркома, и Виктор, хохоча, потребовал, чтобы он повторил свою шутку.
– Ну, пожалуйста! Татьяна Петровна, послушайте, это очень метко.
Зубков сказал, что нарком занимается тремя вещами: во-первых, старается понять, почему он нарком, во-вторых, ждет чуда и, в-третьих, боится. Ждет чуда – это значило, что он надеется, что к нему в один прекрасный день явится гениальный самоучка-новатор с могучим средством от всех болезней сразу.
– А Коломнин звонил, что не придет, – сказал Ракита.
– Почему?
– У него грипп. Какая сегодня сводка превосходная, правда?
Я достала карту, и в течение получаса были высказаны по меньшей мере десять предположений о том, каким образом окружить немцев в одном месте и наголову разбить в другом, причем некоторые из них своей смелостью, без сомнения, поразили бы руководителей Генерального штаба.
– А где Андрей Дмитрич? – спросил Зубков. – Еще в Сталинграде?
– Да.
– Пишет?
– Часто.
– Ох, повезло ему, что он ушел из Института профилактики! Вот уж поистине – унес ноги!
– А что?
– Как, вы не слышали? Вчера посадили Верховцева.
– Не может быть! За что?
Зубков иронически поджал губы.
– Вы, должно быть, забыли, как я всегда отвечаю на этот вопрос: знаю, да не скажу, – зло усмехнувшись, сказал он.
Верховцев был не просто скромный и честный, а скромнейший и честнейший человек, проработавший в Институте профилактики чуть ли не четверть века. Поверить, что его могли арестовать за политическое преступление, было невозможно. Он был членом партии с 1916 года.
– Ну, стало быть, за уголовное, – возразил Зубков. – Впрочем, в Институте профилактики это, кажется, уже девятый случай.
– Но ведь не может быть, что без всякой причины?