впечатление, что он онемел, выставив усы и хлопая глазами.
– Виноват… С кем имею честь? – спросил он, хотя превосходно знал, с кем имеет честь, потому что Андрей часто заезжал за мной после работы. – Насколько мне известно – супруг-с?
– Да, супруг.
– Стало быть, не имеете прямого отношения?
– Ну, это как сказать! Вот вы, например, женаты?
– Да-с.
– А дети? Есть дети?
– Позвольте, при чем тут дети?
– То есть как это при чем дети? Если у вас есть дети, следовательно, вы имеете к своей жене отнюдь не косвенное, а самое прямое отношение. Почему же вы отказываете в этом мне? На каком основании, черт побери, – сквозь зубы спросил он, подступая к завхозу, – вы требуете, чтобы мы с женой находились не в прямых, а в косвенных отношениях?
Бог весть что почудилось Кочергину в этих обвинениях, – очевидно, нечто политическое, потому что он сильно побледнел и прежде бодро торчавшие усы как-то повисли.
– Да я, собственно, ничего, – пробормотал он. – Я – что же! Но Валентин Сергеич звонил, в этом я вас клятвенно заверяю…
Мы неодобрительно помолчали, и Кочергин откашлялся и вышел.
Пока Андрей, хватаясь за живот от смеха, валялся на диване, я снова позвонила в Наркомздрав.
– Заместитель наркома на докладе, – беспечно ответила секретарша, и снова тоже беспечно: – На докладе.
– Андрей, перестань, тебе станет дурно.
– Ох, да. Уже тошнит. Ну и болван!
– Но что же делать?
– Что делать? Где ключ?
Я достала ключ.
– Так. – Он запер дверь. – И так. – Он взялся за край письменного стола и одним махом подвинул его к двери. – Ну-ка, помоги!
– Андрей!
– Давай, давай! Потом будешь разговаривать. Сама говоришь, главное – выиграть время.
У него были сумасшедшие, широко открытые глаза, и я немного испугалась, когда, выстроив у двери баррикаду, в которую вслед за столом вошла вертящаяся этажерка и маленький, но очень тяжелый несгораемый шкаф, он крупными шагами прошелся по разгромленному кабинету.
– Ты думаешь, я сошел с ума? Нет, просто надоели эти скоты, которые мешают жить и работать! Надоели карьеристы, доносчики, лицемеры! И знаешь, кто виноват в том, что они командуют нами? Мы! Мы слишком вежливы, мы обходим скользкие места, мы боимся говорить правду. Мы терпим и учим других терпеть, а они тем временем действуют – и решительно, умело!
– Знаешь что, не кричи. Они – за стеной. Почему ты все время хватаешься за портфель? Ты принес бомбу?
– Нет, пиво. И бутерброды. Взял в буфете, не успел пообедать. Хочешь?
В дверь постучали, и, оставив пиво, он ринулся вперед с таким видом, что Крамов, если бы это был он, оказался бы в рискованном положении. Но это был институтский служитель Половинкин. Час тому назад он приходил, чтобы позвать меня на конференцию, о которой я совершенно забыла.
– Татьяна Петровна, разрешите?
– А в чем дело, Илья Терентьич?
– Вас просит директор.
– Вы сказали, что я больна?
– Докладывал. Настоятельно просит.
– Пошли его к дьяволу, – с полным ртом прохрипел Андрей.
– Молчи… Я не могу, Илья Терентьич. Занята и больна.
– Хорошо, передам. Между прочим, Валентин Сергеич просил передать, что все собрались и ждут только вас.
– Что?
– Только вас. И что не он один, а все вас просят.
– Андрей, нужно идти.
– Ни в коем случае. Это новая подлость.
– Нет, нужно. Разбирай свою баррикаду. Живо!
Крамов строго следил, чтобы сотрудники посещали конференции. Поэтому я не нашла ничего удивительного в том, что библиотека была полна. Но когда я вошла, общее движение пробежало по рядам в