деревянному мосту. Никого не было на этом мосту, только, переливаясь через настил, бежала, тяжело поблескивая, вода, и то, что заставляло мокрых людей бросать на мостовую мешки с песком, происходило не на земле, а глубоко под землей, в вырытом под мостом котловане. Не знаю, что это было и что делали метростроевцы в этой путанице рухнувших перекрытий, вывернутых щитов, оборванной проволоки, под потоками земли, струившейся в котлован вместе с водой. Потом Андрей объяснил мне, что дождь размыл бровку котлована, и пятиэтажное каменное здание, стоявшее вплотную рядом с ним, повисло над десятиметровой пропастью, в которой работали люди.

Такой же мокрый, как все, в прилипшем к телу пиджаке, он быстро шел куда-то по колено в воде. Сестра с красным крестом на рукаве плаща бежала за ним, озабоченно спрашивая о чем-то и оглядываясь в ту сторону, где санитары поднимали с земли человека с беспомощно болтающимися ногами.

Андрей!

Место аварии было ярко освещено, он был в светлой полосе, я – в темной, и когда я окликнула его, он остановился и стал всматриваться, не узнавая.

– Это я!

Он бросился ко мне и чуть не упал, поскользнувшись на мокром бревне.

– Ты здесь, как ты попала сюда? Я не мог встретить тебя. Рубакин был на вокзале?

– Да, да. Все хорошо. Ты скоро вернешься домой?

У него на щеке было большое пятно грязи, я стала оттирать его платком, он не дал и поцеловал мою руку.

– Часа через два. Уже справились, сейчас начнут возить грунт по мосту. Ты звонила Мите?

– Нет.

– Позвони. Или даже съезди. Хорошо?

– С ним что-нибудь случилось?

– Нет. Но ты съезди.

Кругом стояли люди, но Андрей все-таки сказал быстрым шепотом:

– Ох, как хорошо, что ты наконец приехала!

Белянин закурил, он попросил папиросу и, прежде чем взять ее, стал искать, обо что вытереть мокрые руки. Мне не хотелось уходить, но Андрей разговаривал с нетерпеливым выражением, и я, сунув ему бутерброды, ушла.

Митя жил недалеко от Крымской площади, в маленьком деревянном доме, на месте которого стоит теперь огромное здание одного из московских вузов. Вход был со двора, через запущенный сад, в котором на кустах постоянно висели мокрые наволочки, простыни. Бузина разрослась у веранды, летом – нарядная, сейчас черная и голая, придававшая этой веранде и самому дому грустный, покинутый вид. У Мити было темно, но в передней горела лампочка – полоска света чуть виднелась под выходившими на веранду дверьми. Я постучала. Старуха пенсионерка, которая жила в одной квартире с Львовыми, открыла и сказала, что Дмитрий Дмитрич, по-видимому, спит.

– А Глафира Сергеевна?

Кажется, ничего особенного не было в этом вопросе. Но старуха открыла рот, хотела что-то сказать и не сказала.

– Вы постучите, может быть, он и не спит.

Прежде в этой большой комнате, выходившей окнами в сад, помещалось какое-то детское учреждение, и от старых хозяев остались две раковины с кранами и обрезанные трубы, свисавшие с потолка по углам. Митя сумел как-то устроить, что эти некрасивые трубы были почти не видны. Но сейчас, едва войдя в полутемную комнату, я почему-то сразу же заметила их.

Через открытую форточку смутно виднелись ветки какого-то дерева, на котором еще дрожали сморщенные осенние листья. Чем-то нежилым повеяло на меня от этой пропахшей табачным дымом комнаты, от широких, голых переплетов окон.

– Что с вами, Митя? Вы больны?

– Нет, здоров.

Кусок темной материи был накинут на абажур переносной лампы. Я стала искать выключатель, но Митя сказал:

– Не нужно зажигать, светло.

Уткнувшись лицом в подушку, он лежал на диване.

– Как вы съездили?

– Очень хорошо. Можно сесть рядом с вами?

– Конечно, пожалуйста. Простите, что не встаю. У меня был утомительный день.

Я поставила стул рядом с диваном.

– Митя… Что-нибудь случилось?

– Ровно ничего.

Он закурил, вздохнул и сел, свесив голову, расставив длинные ноги.

– Плохи мои дела, Татьяна, – сказал он так печально и просто, что я сразу поверила, что дела действительно плохи. – Вот Андрей как-то рассказывал мне о плывунах; есть, оказывается, под Москвой такая чертовская штука, с которой никак не могут справиться строители метро. Это мелкий мокрый песок, почти пыль, с примесью глины. Пройти через него можно только под сжатым воздухом, он проникает через