тренировкам сборной и к участию в нескольких турнирах, но скорее так, для проформы и чтобы создать основным игрокам видимость конкуренции.
А он и не мог хорошо сыграть в матчах с ФРГ, да и вообще на том первенстве мира. Он вырос и сложился как игрок в Воскресенской команде «Химик», где у него были особые функции на площад ке. Тренер «Химика», стремясь использовать природные качества Ляпкина — техничность, хороший бросок, склонность к импровизации, — разрешал ему многое: в какой-то момент бросить свой пост и, выманив на себя противника ложным движением, пройти самостоятельно к чужим воротам, превратиться в четвертого нападающего, обострить таким образом игру, посеять панику в рядах соперников. Это отход от канонов игры в обороне, и в этом всегда есть риск. Но именно в этом был особенно силен Ляпкин, в этом проявлялась его индивидуальность.
И этим он приносил самую большую пользу «Химику».
Испытуемый лишает себя права иа ошибку — слишком опасны её последствия, а значит, не рискует.
В сборной Ляпкин должен был играть, «как все». И потерялся, стал незаметен. Раскрепощенность и легкость, делавшие его игру в составе «Химика» красивой и яркой, привлекавшие к нему внимание не только публики, но и тренеров сборкой, уступали место скованности. В сборной он превращался в робкого, а следовательно, и заурядного хоккеиста.
Не стану напоминать, как сложилась судьба Шадрина. Скажу лишь, что в сборной он то появлялся, то исчезал в течение четырёх лет, начиная с 1969 года, но, и поязляясь, до прошлого сезона прочного места в составе не имел.
А во время матчей с канадцами он уже был не просто в числе основных, но и знал: на него возлагается особая миссия, его считают одним из самых надёжных. На поле он появлялся, пожалуй, чаще всех — и вместе со своими партнерами по тройке и почти всякий раз, когда сборной СССР предстояло играть в меньшинстве.
На матчах с канадцами мы увидели хитрого, неожиданного, опасного Ляпкина, беззаветного, мужественного, несгибаемого Шадрина.
И ещё: все трое, включая и Якушева, играли весело, с азартом, вздымали вверх клюшки при радостях, стучали ими о лёд при неудачах, обнимались и ликовали вместе со всеми и чувствовали себя в сборной, как дома, как в своей команде. Прежде я за ними ничего подобного не наблюдал: и в часы торжеств и при поражениях они всегда оставались в тени, словно стесняясь появиться на авансцене («Куда нам, статистам…»).
Думаю, что все три эти хоккеиста могли и должны были бы гораздо раньше сказать свое слово в нашем хоккее. Но их дебют как игроков мирозого класса пусть с изрядным опозданием, всё же состоялся. Они оказались как бы в роли героев спектакля со счастливой развязкой. И к этой счастливой развязке их привели тренеры сборной Всеволод Бобров и Борис Кулагин. А были ведь в истории нашего хоккея мастера, так и не дождавшиеся этой счастливой развязки. Убеждён, что такие игроки, как Игорь Чистовский и Вячеслав Жидков из горьковского «Торпедо», Валерий Фоменков и Валерий Кузьмин из «Спартака», Виктор Цыплаков и Валентин Козин из «Локомотива», Анатолий Мотовилов из «Динамо» — да и не только они — могли бы стать вровень с самыми знаменитыми и почитаемыми у нас мастерами, получили бы полную меру почестей и наград, полностью обнаружили бы свой незаурядный талант, положив его без остатка на алтарь сборной, если бы в свое время по отношению к ним было проявлено достаточно доверия и терпения. Я всё ещё надеюсь, что не сказал своего последнего слова в большом хоккее и Александр Мартынюк.
На те, сентябрьские, матчи приехало множество канадских журналистов. Они изрядно помучили нас, советских своих коллег, требуя всё снова и снова сведений о Валерии Харламове, Владиславе Третьяке, Вячеславе Анисине. Они не уставали удивляться: «Неужели эти хоккеисты так молоды? Когда и как успели они возмужать и закалиться? Откуда это уверенное мастерство?»
Верно, можно позавидовать этим ребятам, их счастливой хоккейной судьбе. Так же, как и судьбе Владимира Лутченко, Александра Мальцева, Геннадия Цыганкова.
Что там говорить, каждый из них обязан прежде всего себе — своему таланту, своему характеру. Но ведь в них и поверили сразу. И простили им естественную робость первых шагов. И никто никогда не поставил под сомнение их талантливость.
Самый молодой из них по стажу игры в сборной Анисин. Да и лет ему немного—21. Его возможности, его амплуа, его «потолок»— всё это вещи, далеко не очевидные. Очевидна лишь его яркая одаренность: он быстр, сообразителен, смел, умеет принимать неожиданные решения, имеет собственный почерк. И она, эта одаренность, послужила для него пропуском в сборную, пропуском не разовым, не временным, а постоянным. Он ничем не проявил себя на прошлогоднем чемпионате мира в Праге, но ему все равно доверили играть в большинстве матчей с канадцами. И приятно было видеть, как от матча к матчу он играет всё и лучше.
Начинается новый хоккейный сезон, и в печати мелькают новые имена, набранные пока что самым мелким шрифтом: Капустин, Голиков, Никитушкин, Лобанов, Астафьев, Попов, Волченков… Придёт ли к ним всесоюзная известность?
Дадут ли они хоккею все, что заложила в них природа? Прежде всего это зависит от них самих. Но и не от них только.
И в заключение — слово героям очерка.
Доволен ли я жизнью? Считаю ли, что она удалась? Никогда над этим не задумывался. Жизнь только начинается, всё ещё впереди: выбор профессии (я только недавно институт закончил), работа. Я и женат только полтора года.
Словом, даже для первых итогов пора ещё не пришла…
А с другой стороны, уже четверть века прожил.
Большинство людей к этому возрасту уже определяются в жизни, знают своё будущее, твердо стоят на ногах. У нас, спортсменов, всё как бы сдвигается. Лет на десять. Всё откладывается до тех пор, пока не уйдешь из спорта. Он поглощает слишком много сил, времени, мыслей. На другое почти ничего и не остается.
Но я не жалею, что посвятил молодость спорту. Пусть мы отстаем от сверстников в жизненном опыте: в какой-то мере спорт для нас вроде стеклянного колпака — об организации быта, о расписании, жизни думают за нас тренеры. Зато в других очень важных вещах спортсмен обгоняет остальных. В игре сразу проявляются сильные и слабые стороны твоего характера, в игре раскрываешься весь. И сам себя узнаешь, постигаешь, что ты за человек, на что способен. И закаляешься. Характер твердеет.
У одних раньше, у других позже, но происходит это обязательно.
У меня, пожалуй, позже. До сих пор мне не хватало уверенности в себе, крепости духа. Я это чувствовав, меня это мучило, но поделать с собой ничего не мог. Потому и как игрок сформировался с опозданием. Потому так долго ходил в подающих надежды.
Многие думали уже, что никогда эти надежды и не оправдаю: так, мол, пустоцвет.
Теперь меня все больше хвалят. Пишут обо мне много, фотографии свои вижу в газетах, даже ино странных. Это приятно. И слава, конечно, греет. Но главное — что выработал, значит, характер. Сумел.
Я давно подумывал о том, чтобы после института попробовать поступить в аспирантуру по своей специальности — я Инфизкульт окончил. Но всё сомневался: справлюсь ли?
Теперь верю, что осилю.
Сумел же преодолеть себя в хоккее, значит, на что-то способен.
— Если говорить откровенно, я не люблю, когда мое имя появляется в печати. Не люблю давать интервью, не люблю, когда обо мне пишут, пусть даже хвалят.
Почему — так сразу и не объяснишь. Вроде, всегда и всё правильно, всё о тебе. Но читаешь и испытываешь неловкость: всё обязательно чуть-чуть приподнято и чуть-чуть разукрашено в розовые тона.
И я сам внутренне розовею от этих похвал и от того, каким я выгляжу хорошим, и как мне всё просто дается, и как у меня всё в жизни правильно.
Впервые обо мне написали как о хоккеисте — молодом и подающем надежды — и тут же присовокупили, что вот-де успевает и играть, даже в «Спартак» принят, и одновременно специальную математическую школу с медалью окончил, что теперь открыт ему путь и в спорт и — в физику. А я в МИФИ и документы подавать не стал, хотя очень в этот институт стремился. Понял: не хватит у меня сил тянуть две такие лямки. Пошел в Нефтехимический имени Губкина. Как- никак немного полегче.
Отставал, брал академические отпуска, но кое-как, с грехом пополам, до четвертого курса добрался. А недавно чуть не бросил.
Совсем уже собрался взять документы и отнести их в Инфизкульт. Еле отговорили. Да и то не уверен, что окончательно. Жизнь у нас трудная, и чем старше становишься, тем все труднее.
Старые заботы не уходят: разъезды, соревнования, учеба, вся эта суматошная и напряженная жизнь остается, а новые прибавляются — семья, дети. Это и, радость и обязанность. Всё требует времени.
И в спорте всё дается трудно. Каждый шаг, каждая ступенька. Идёшь вперёд — вдруг остановился. И не знаешь, почему. И думаешь, как быть дальше.
Когда-то хоккей закончится. Тогда выбор откладывать будет уже нельзя.
Кем я стану? Инженером или тренером? Эта мысль тоже не дает покоя. Не мальчишка ведь уже — 24 года…
— Далеких планов на будущее я не строю. Пока очень хотелось бы как можно дольше играть в хоккей. Надеюсь, что так оно и будет. Я ведь не из ранних. Я и в команду мастеров поздно попал — в двадцать лет. Так что ещё не скоро наиграюсь.
Вся моя личная жизнь — это семья и хоккей. Когда надолго уезжаю из дому, рвусь туда, к своим, к жене и дочери, в Балашиху.
