дождливым окном. Где-то за станцией, еле слышный в своем нарождающемся шуме, прогудел паровоз. Стекло в окне отозвалось мелкой дрожью.

Раиса притронулась рукой к стеклу, оно затихло, но в этот же миг стал слышен другой, наплывающий издалека звук — поезд подходил к станции. Не тот ли, с которым вчера приехала Варя?

Она вспомнила об этом отдаленно, будто не её, а кого-то другого привез вчера этот поезд, и не она, потерянная, никому не нужная, одиноко стояла на мокрой платформе, и не ей, а какой-то другой девчонке тетка-проводница кричала странные слова о счастье, которое будто бы ждёт тех, кто приезжает в дождь. Нет, она вовсе не чувствует себя одинокой, и никакая она не потерянная, и никому не нужной она себя не чувствует. Если рядом есть люди, даже один человек — какое ж это одиночество! Такого просто быть не может. Люди должны быть нужны друг другу, для того все они и рождаются на свет. Значит, и она, Варя, хоть чем-то нужна им — Раисе, Боброву, начальнику поезда? Конечно, нужна! И они ей тоже. Вот встретила утром доброго человека, зато теперь пьют чай. Чаем и Раису напоила. А ночью, когда сама разревелась, как дурочка, разве не Раиса её успокоила?

А то, что Раиса так её встретила, — это, конечно, не от злого сердца, может, от давней и затаенной обиды какой… Нет, Раиса не Тамарка. Ту никто не обижал. Сама себя обидела, а злится на всех. Все виноваты. Каждый у неё другого съесть норовит. С таким характером жить нелегко.

Шум поезда за окном стих — поезд остановился на станции. Варе вдруг подумалось, что в эту минуту кто-нибудь так же, как и она вчера, сходит на платформу с чемоданом, и как неуютно, наверное, ему, приехавшему человеку, стоять там, на платформе. А может, наоборот: кто-то спешит по черным, скользким доскам платформы к вагону, протягивает билет. А потом устроится в купе у окошка — и поминай как звали!

— Эх, дура я, дура. — Раиса решительно шагнула от окна, бросила на кровать халат, потянулась за выгоревшей старенькой козбойкой, висевшей у окошка на гвозде. Стала одеваться. — Колька Берчак вчера с собой звал. Уезжать собрался. А я кобенилась. Не нужны мне, видите ли, мужики, все они, видишь ли, одинаковые… Может, оно и так, может, они и верно не стоят того, чтобы куда-то там за ними тащиться. Но вот привыкла к нему, паразиту. А теперь вон он, — она кивнула головой на окно, в сторону станции, — небось, забрался на полку. Не бежать же следом.

В эту минуту Варя, торопливо перемывая стаканы, мысленно примеривалась к своей будущей одежке, которую подсунул ей Бобров, и заранее боялась увидеть себя нескладной и смешной, этаким чучелом огородным. Она успела подумать, что не будет влезать в эти огромные сапоги, а выйдет на работу в своих красненьких, чтоб было поменьше сраму. Ну, а робу можно потом приладить — кой-что подогнуть, ушить.

Неожиданное — скорее для себя самой, а не для Вариных ушей — Раисино признание вдруг подхлестнуло Варю. ещё не зная, как и что надо делать и надо ли вообще, она, бросив на стол мокрую тряпку, метнулась к двери, но тут же вернулась, схватила свой плащ и опять устремилась к выходу.

— Эй, куда ты? — Раиса успела крикнуть вдогонку. — Да погоди же, вот человек.

Уже в тамбуре Варя задержалась, оглянулась с порога.

— Куда, говорю, полупила?

— Как куда? На станцию, к поезду… Я задержу его, вот увидишь. Я успею.

— Да кого, поезд, что ли?

— Да нет же — этого Берчака. И не надо ему никуда уезжать. Ни тебе, ни ему не надо. А вагончик я освобожу, пойду к начальнику и попрошусь в другой, их много, а вы живите себе…

Все это она выпалила скороговоркой, готовая тут же броситься с места. И только теперь Раиса поняла, ради чего сорвалась эта сумасшедшая новенькая и зачем ей понадобилось бежать на станцию. Стояла перед странной, чудной девчонкой, глядела на неё и не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Всё было непонятно, необъяснимо.

«Неужели, — подумала Раиса, — она и в самом деле побежала бы? Вот чудачка!»

Она не засмеялась и не заплакала. Только покачала головой, как будто сожалея о том, что все это не шутка, что в самом деле живёт на свете вот такой чудной человек, готовый сломя голову бежать, догонять кого-то, и при этом быть уверенным, что кому-то это очень нужно.

— Брось, чудачка, — сказала она, — не гони лошадей. А разговор этот, ну, то, что я тебе тут сдуру брякнула, забудь. Мужиком больше, мужиком меньше, какая разница. В прошлом году, под осень, я в мостопоезде работала, один полковник, вот такой мужик, отдыхать на юг ехал, а мы как раз на том пути работали, где тот южный поезд остановился. Ну, он увидел меня и вроде как влюбился, знаешь, с первого взгляда. Стал с собой звать. Кроме шуток, при всех. Девки меня затолкали: поезжай. Документы, мол, за тобой вышлем… Бросить лопату и — привет из Сухуми! Не поехала… Потом все думала, дура я была или нет, до сих пор не знаю. Тебя вот тогда не было, а то бы ты мне живо того полковника догнала. Ну, ладно, хватит… Шутка! Собирайся давай да пошли. С нашим дружным колхозом тебя познакомлю, бабы мировые…

Варя стала торопливо прикидывать на себя одежку. Кто-то еле слышно поднялся в вагончик, а потом мальчишеский голос позвал из-за дверей:

— Теть Рай, мамка просила сказать, что она с обеда выйдет, ей опять нездоровится.

Варя открыла дверь: в тамбуре стоял её вчерашний знакомый, мальчишка-скороход.

— Что, неважнец с матерью? — спросила Раиса. — Пусть бы и вовсе не выходила. Скажи, обойдемся… А вечером, скажи, заглянем.

— Да не, ничего, — торопливо ответил мальчик, — у ней это всегда с утра голову кружит, из-за погоды… — И со знанием произнес: — Давление.

— Да, — Раиса надевала свою робу, — погодка нынче дрянь, когда только это кончится.

— Дядя Коля сказал, по радио обещали. Он сам слышал.

Раиса насторожилась.

— А где ты его видел?

— А там, — Сашка махнул рукой на дверь. — На котлован шел, к крану.

— Слышь? — Раиса взглянула на Варю. — Ведь остался, паразит. — Она мстительно засмеялась. — Не-ет, мужики без баб никуды, а бабы… Хоть на край света! Верно, Сашк, говорю?

— Верно, — согласился Сашка.

— Ну, Варюха-копуха, готова?

Варя стояла посреди вагончика в серой робе и в самом депе была похожа на огородное чучело.

Рукава, точно пожарные шланги, свисали. За длинными полами не видно было и красных резиновых сапог. Сначала Раиса, а потом и Варя, обе захохотали.

— Ну, Бобров, ну, паразит, удружил обновку.

Из соседней половины вагончика на смех пришли соседки — Вера по прозвищу Большая и Надя по прозвищу Маленькая, тоже посмеялись.

Потом Раиса заставила Варю снять все это барахло и приказала надеть свою робу. Варя отказывалась. Раиса рассердилась. Пришлось согласиться.

— Мне не страшно, — сказал она, — меня и так все боятся

И они пошли на работу.

Мамка, мамулька!

Пишет тебе дочь твоя разъединственная. Вот скажи мне, ведь ты любишь меня? Правда, любишь? А если любишь, то и веришь. Поверь, мамка, со мной ничегошеньки худого не приключилось, чтобы ты там изводилась за меня. Поверь и не спрашивай пока ни о чем, отчего и почему. Я и сама толком не разберусь. А вот разберусь, сразу и напишу тебе обо всем. И дяде Фёдору и Сергею Антоновичу накажи, чтобы не думали там ничего такого.

Мой адрес на конверте — это никакая не ошибка. Это моя станция, я теперь здесь живу и работаю, сюда и пиши. С институтом, мам, я пока отложила. Нет, не насовсем. На год. Он не уйдет. А пока я называюсь рабочая строительно-монтажного поезда № 218.

А знаешь, что мы делаем? Электрифицируем железную дорогу. Ты бы знала, какое это важное дело, почти такое же, как электродойка в колхозах, а то и поважнее.

Обо мне, мам, ты можешь вовсе не беспокоиться. Устроилась я хорошо, да и люди кругом все хорошие.

Живу я в вагончике с одной женщиной, зовут её Раисой. Ой, мамка, ты бы видела, какая она красивая, просто как в кино! Есть же такие! Хороший человек, добрая, хоть с первого взгляда и не очень.

Красивой, мам, нельзя быть уж очень доброй, надо оберегать свою красоту. Вот она, наверное, и оберегает.

Вчера утром мы с ней ухохотались. Мне комендант, Бобров его фамилия, и я тебе напишу потом о нём, принес спецодежду, робу такую и сапоги, здесь выдавать положено. Я примерила и ахнула, ну точно как попугай. А Раиса сказала, что от меня на чугунке, это она железную дорогу так зовет, все паровозы шарахаться будут, а люди и подавно. Заставила меня снять наряд и сама его надела, а мне свой, поменьше, отдала. А сама, мам, и в таком наряде хуже не стала. Есть же такие люди! А про Боброва она сказала, что он всегда так с новенькими, даст какую-нибудь дранюшку списанную и ждет, когда другую, получше, просить к нему придут. А обменивать известно как. Как у нашего конюха лошадь упросить — всё за бутылку. Но, наверное, Раиса шутит. Бобров, мне кажется, не такой. Какой-то он пришибленный, это точно, и ему как будто ни до кого.

Ты уж догадалась, может, кто это такой, Бобров. Он наш, из Кузьминки. Сам мне признался и даже обрадовался сначала. Ну, а я ему возьми да скажи: мол, не тётки ли Полины, почтальонши нашей, он пропавший муж. После этого он сразу насупился, будто не признает или не замечает. Думает, наверное, что я про него тетке Полине напишу. А зачем я стану писать, пусть сам как хочет. И ты, мам, тоже ей не говори ничего, а то она расстроится там раньше времени, а он окажется и не тот Бобров, а другой какой. Может, были у нас в Кузьминке и другие Бобровы.

Ну, вот, а в другой половине нашего вагончика живут ещё две девушки. Обе постарше меняг но помоложе Раисы. Зовут их Вера и Надя. Вера высокая, и все зовут её Большая, а Надю, наоборот, — Маленькой, потому что такая и есть, меньше меня. Они очень дружные, на стройку вместе приехали и здесь всегда вместе — в столовую и в кино. Раиса про них говорит, что им на двоих всего хватает — и веры и надежды, вот только любви недостает. Смеется, конечно. И девчата не обижаются на неё, знают, что шутит.

А в другом вагончике, рядом, живёт семья. Жену зовут Елена Георгиевна, женщина уже пожилая, наш бригадир, и у неё сын Сашка. Ему шесть — седьмой, а он совсем взрослый. Отца их я ещё не видела, потому что он работает на другом участке дороги, тоже строитель, тоже бригадир. Елене Георгиевне часто нездоровится, особенно когда поработает внаклонку, и мы ей не даём так работать много, а она на нас сердится. Да что вы, говорит, девчонки, я ещё всем вам нос утру. У меня, говорит, закалка… Насчёт закалки это верно. Они с мужем уже много лет на стройке. Сначала вдвоем ездили, куда он, туда и она. А