другу «гипотезу Джонса», особенно часто самим Джонсам, людям степенным и здравомыслящим, которых никак не удавалось расшевелить.

Буфетная стойка, несколько столов и ниша, в которой стоят маленькая духовка, радио и холодильник, — вот и все, что есть в «Кафе Хартман». «Но нашим клиентам нравится, — говорит владелица. — Поневоле понравится. Больше им податься некуда. На семь миль в одну сторону и на пятнадцать в другую ни одной забегаловки. И вообще, у нас тут все по-домашнему, и кофе хороший, с тех пор как у нас работает Мейбл. — Мейбл звали миссис Хелм. — Когда случилась эта трагедия, я сказала: „Мейбл, теперь ты осталась без работы, приходи ко мне помогать в кафе. Будешь понемножку готовить. Стоять за стойкой'. Так оно и получилось — только плохо, что все, кто к нам приходит, пристают к ней с вопросами. Насчет убийства. Но Мейбл не такая, как кузина Мирт. Или я. Она слишком стеснительная. Кроме того, она ничего особенного не знает. Не больше, чем все остальные». Однако многие продолжали подозревать, что Мейбл что-то знает, но помалкивает. Так оно и было. Дьюи провел с ней несколько бесед и попросил держать в секрете их содержание. Самое главное — не говорить никому ничего насчет пропажи радио и о часах, найденных в туфельке Нэнси. Поэтому она сказала миссис Арчибальд Уильям Уоррен-Брауни: «Любой, кто читает газеты, знает столько же, сколько и я. Даже больше. Потому что я их не читаю».

Миссис Арчибальд Уильям Уоррен-Брауни, невысокая и коренастая англичанка лет сорока, с почти бессознательной манерой выражаться как леди, ничуть не напоминала других завсегдатаев кафе и, находясь в этом заведении, напоминала паву, попавшую в загон для индюшек. Однажды, объясняя знакомой, почему они с мужем отказались «от фамильных владений на севере Англии» и променяли доставшийся им по наследству дом — «чудеснейшую, о, прекраснейшую старинную обитель» — на старый и отнюдь не чудесный сельский дом на равнинах западного Канзаса, миссис Уоррен-Брауни сказала:

— Налоги, моя дорогая. Убийственные поборы. Немыслимо, преступно убийственные поборы. Из-за них нам и пришлось уехать из Англии. Да, мы уехали год назад. И не жалеем. Ни единой секунды. Нам здесь нравится. Мы просто в восторге. Хотя, конечно, это совсем не похоже на ту нашу жизнь. На жизнь, к которой мы привыкли. Париж и Рим. Монте-Карло. Лондон. Да, я иногда думаю о Лондоне. Но на самом деле я совершенно не скучаю по нему — настоящее безумие, никогда не найдешь такси и всегда беспокоишься о том, как выглядишь. Определенно не скучаю. Нам здесь нравится. Наверное, некоторые — те, кто знал, какую жизнь мы вели раньше, — задаются вопросом, не чувствуем ли мы себя чуточку одиноко здесь, среди пшеничных полей. Но мы хотели поселиться именно на Западе. В Вайоминге или Неваде — как получится. Мы надеялись, что там нам удастся слегка обрасти жирком. По дороге мы остановились погостить у друзей в Гарден-Сити — точнее даже, у друзей наших друзей. Но они оказались невероятно любезны. Настаивали, чтобы мы погостили подольше. И мы подумали, ну, в общем, почему бы и нет? Почему бы не взять в аренду немного земли и не завести ранчо? Или ферму. Этот вопрос мы так до сих пор и не решили — ранчо или ферму. Доктор Остин спрашивает, не кажется ли нам, что здесь слишком тихо. Надо сказать, нет. Надо сказать, я еще никогда не жила в таком бедламе. Здесь шуму больше, чем во время бомбежки. Гудки поездов. Койоты. Чудовища, завывающие всю ночь напролет. Жуткий шум. И с тех пор, как произошло это убийство, кажется, стало еще невыносимее. Столько всяких звуков. Наш домик — господи, ну и скрипит же эта старая развалина! Заметьте себе, я не жалуюсь. Правда — это вполне пригодный для жилья дом, со всеми удобствами, — но как он кряхтит и кашляет, бог мой! А после наступления темноты, когда начинается ветер, этот ненавистный ветер прерий, слышатся просто душераздирающие стоны. Я хочу сказать, что если у кого нервы не в порядке, может почудиться всякая ерунда. Боже милостивый! Бедные Клаттеры! Нет, мы с ними не были знакомы. Я видела мистера Клаттера только один раз. В Федеральном здании.

В начале декабря двое самых постоянных клиентов кафе в один день объявили о своем намерении собрать вещи и покинуть не просто округ Финней, но даже и сам штат. Первым был фермер — арендатор Маккоя, известного в западном Канзасе землевладельца и бизнесмена. Он сказал: «Я разговаривал с мистером Маккоем. Постарался просветить его насчет того, что здесь творится, в Холкомбе и во всей округе. Что ни одна живая душа не может спать. Моя жена не может спать и мне не дает. Вот я и сказал мистеру Маккою, что мне очень нравится участок, все это прекрасно, но ему лучше найти себе другого арендатора. А мы уезжаем. В восточное Колорадо. Может, там мне наконец удастся отдохнуть».

Второй была миссис Хидео Ашида, которая заглянула в кафе с тремя из четырех своих краснощеких детей. Она выстроила их у стойки и сказала миссис Хартман: «Дайте Брюсу коробку крекера. Бобби просил „коку'. Бонни-Джин? Мы знаем, что ты расстроена, Бонни-Джин, но ты бы подошла, угостилась чем-нибудь». Бонни-Джин покачала головой, и миссис Ашида сказала: «Бонни немного хандрит. Ей не хочется уезжать. Ведь здесь школа, здесь все ее друзья».

— Ну что за беда, — улыбнулась миссис Хартман, — так уж сильно грустить не из-за чего. Перейдешь в школу в Гарден-Сити. Там гораздо больше мальчиков…

Бонни-Джин сказала:

— Вы не понимаете. Папа нас увозит. В Небраску.

Бесс Хартман посмотрела на миссис Ашида, словно ожидая, что она опровергнет утверждение дочери.

— Это правда, Бесс, — подтвердила та.

— Просто не знаю, что сказать, — произнесла миссис Хартман, и в голосе ее звучали негодование, удивление и даже отчаяние. Ашида были частью холкомбского сообщества, их все считали своими — это была веселая семья, и притом трудолюбивая, радушная и щедрая, хотя они мало чем могли поделиться.

Миссис Ашида сказала:

— Мы давно уже над этим думали. Хидео кажется, что в других краях мы можем добиться большего.

— Когда вы собираетесь ехать?

— Скоро, как только продадим дом. Но во всяком случае не раньше Рождества. Потому что мы записались на прием к дантисту. Это рождественский подарок Хидео. Мы с детьми подарим ему три золотых зуба. На Рождество.

Миссис Хартман вздохнула:

— Не знаю, что и сказать, кроме того, что мне очень жаль. Вот так берете и бросаете нас. — Она снова вздохнула. — Похоже, скоро нас все покинут.

Кто так, кто эдак.

— Черт возьми, думаешь, мне хочется уезжать? — сказала миссис Ашида. — Да это самое лучшее место из всех, где мы жили. Но Хидео, он мужчина, и он говорит, что в Небраске мы сможем найти ферму лучше. И вот что я тебе скажу, Бесс, — миссис Ашида попыталась нахмуриться, но ее пухлое, круглое гладкое лицо довольно плохо подчинилось. — Мы долго спорили. И как-то ночью я сказала: «Ладно, будь по-твоему, давай уедем». После того, что случилось с Гербом и его семьей, я почувствовала, что для меня здесь что-то закончилось. Я имею в виду, лично для меня. И я перестала спорить. Я сказала, ладно. — Она запустила руку в коробку с крекером, которую держал Брюс. — Черт возьми, я ничего не могу с собой поделать. Не могу выбросить это из головы. Мне нравился Герб. Знаешь, я ведь одна из последних, кто видел его живым. Да-да. Мы с детьми. Мы встретились на собрании «4С» в Гарден-Сити, и он подвез нас до дома. И напоследок я ему тогда сказала, что не могу себе представить, чтобы он когда-нибудь испугался. Что он в любой ситуации найдет, что сказать. — Она задумчиво похрустела крекером, взяла у Бобби глотнуть «кока- колы» и сказала: — Забавно, но знаешь, Бесс, я готова держать пари, что он не боялся. Даже когда это случилось, готова поспорить, он до последнего не верил, что это случится. Потому что этого случиться не могло. Только не с ним.