Палец старухи дрогнул, и она подняла на Дежана пустые глаза.

– Непонятно, – цыганка нахмурилась и покачала головой. – Не видала я такой судьбы. Многого ждала увидеть, доробанцю, а увидела – испугалась. Будет поровну счастья и горя. Боль невиданная, невыносимая – только не сломайся. А сломаешься, всем будет страшная беда. Не сломаешься, придет счастье, какого еще не знал. Встанешь лицом к смерти – победишь смерть. Один встанешь против всего мира, но спасешь мир, храбрый доробанец. Победишь в самой главной войне без выстрела, без штыка, без сабли. Быть тебе спасителем, но никто не догадается о твоем деянии…

– Довольно! – вспыхнул Дежан и сунул цыганке монеты. – Возьмите, здесь пять франков.

– Ну, столько и возьму. До встречи, господин…

Анж уже поспешно залезал в экипаж.

– Доробанец, – задумчиво протянул Зборовский. – Это, кажется, по-румынски солдат. Пехотинец.

Возница щелкнул кнутом. Конь резво застучал копытами по брусчатке.

– До скорой встречи, господин Державин, – сказала цыганка вслед коляске.

Старуха разогнулась, и с ней произошла удивительная метаморфоза. Горб словно втянулся, древние морщины разгладились. Фигура в мгновение ока стала стройной и подтянутой. Но самая поразительная перемена была в ином: глаза цыганки приобрели густо-голубой, почти синий, оттенок; седина в волосах исчезла совершенно, и теперь из-под платка выбивались густые кудри необычайно сочного рыжего цвета. Теперь на площади Конкорд, скрытая от посторонних глаз двумя ландо, стояла женщина с небесно прекрасными чертами.

– Ангел споет для тебя серенаду, Андрей, – произнесла она и подбросила на ладони монеты.

Отпустив счастливого Зборовского с подарком, Анж оставил шкатулку в мастерской и наведался к мадам Донадье.

– О, мсье Дежан! – обрадовалась вдова. – Как кстати! Сейчас займемся примеркой.

Она принесла большой сверток.

– Ваш карнавальный костюм. Излишне напоминать вам, человеку аккуратному, что по окончании праздника его следует вернуть в приличном виде.

– Разумеется, я буду осторожен, – подтвердил Анж и развернул пакет.

Камзол темно-фиолетового цвета был оторочен золотистым позументом. Стройным рядом переливались перламутровые пуговицы; ручная вышивка по краям петель выглядела изумительно. Вокруг щегольски отвернутых широких манжет вилась белоснежная окантовка из воздушных, чуть потемневших от времени кружев. Вдоль линии плеч красовались некогда желтые, а теперь слегка порыжевшие банты.

Но главной особенностью камзола был запах. Костюм едва уловимо отдавал нафталином, пряным тленом старины. А также немного театральной пылью – горьковатой, впитавшей лампадный дух свечного воска, примесь запаха старых досок сцены и уютную приторность бархатных кулис, в чьих почти живых складках будут вечно таиться тени давно ушедших актеров.

Дежан с наслаждением втягивал в себя восхитительный дух и ощущал, будто само искусство, живое и вечное, переполняет его, вытесняет тревоги минувших дней. Я почти счастлив, подумал он.

– Примерьте же, – предложила мадам Донадье. – Мне сказали, что в этом наряде старший Констан Бенуа в свое время играл Журдена. Это было после того, как актер покинул «Комеди Франсэз» и возглавил «Порт-Сен-Мартен». После смерти Констана камзол приобрела труппа «Комеди» – как реликвию. Увы, не удалось заполучить костюм, в котором он играл Сирано де Бержерака, свою самую гениальную роль. На этот реквизит молятся, как на Туринскую плащаницу.

Дежан осторожно натянул камзол.

– В плечах немного узковат, но я чуть отпущу швы, – прокомментировала мадам Донадье. – В целом отмечу, что мсье Бенуа был крупным мужчиной.

– Могу ли я чем-нибудь отблагодарить вас? – Анж нехотя снимал наряд.

– Если вы спуститесь в подвал, то заметите там большую ванну, – напомнила вдова. – Какой же вы мальчишка! За вами приятно ухаживать.

Дежан поцеловал вдове руку и поднялся к себе, чтобы упаковать афишу в водонепроницаемый холст.

Когда он вышел из дома, мадам Донадье поглядела на него в окно и отерла слезу. Сейчас она жалела, что Господь не дал ей ребенка.

Папаша Фредэ курил трубку на скамеечке у входа в «Кролик». При виде Дежана он поспешно вскочил и шагнул навстречу.

– Если я правильно понимаю… – начал он и осекся.

Анж молча сдернул полотно и протянул папаше дощечку с прикрепленной к ней афишей. Фредэ принял ее дрожащими руками и вернулся к скамейке.

– Вы действительно волшебник, – наконец произнес папаша. – Всё необыкновенно тонко прорисовано! Интересно, какие костюмы будут на самом деле?..

Дежан улыбнулся. Папаша смущенно заерзал на скамейке.

– Это бесплатно, – упредил его Анж. – У меня прекрасное настроение, и мне не хотелось бы омрачать его разговором о деньгах. Над афишей я работал с особенным удовольствием.

– Дорогой мсье Дежан! – растрогался папаша. – Отныне в моем заведении для вас открыт бессрочный кредит. Но все же вы легкомысленно относитесь к своему таланту. Вам дано нечто большее, нежели земное богатство. Теперь в превосходной степени успех праздника зависит именно от вас! Я слышу, как поют соленые ветра Атлантики!

– Благодарю, – поклонился художник. – Но сейчас я спешу, мне тоже необходимо как следует подготовиться к карнавалу.

– Как, и не пожелаете отметить окончание успешных трудов?

– Надеюсь, мы замечательно отпразднуем на карнавале.

Возвращаясь, Анж думал о том, насколько насыщенными оказались эти дни. Он был внезапно выдернут из состояния блаженного ничегонеделания, чему очень радовался. Ощущение близкого праздника будоражило его воображение и наполняло предвкушением чудес.

Дома, прежде чем подняться к себе, Дежан заглянул в приоткрытую дверь мадам Донадье. Вдова спала в кресле-качалке. Во сне она прижимала к груди портрет седовласого мужчины. Анж осторожно прикрыл дверь.

Лежа на кровати в своей мастерской, он вспоминал события минувшего дня. Сегодня его окружали лица счастливые и вдохновенные – мсье Перрье, Леопольд Зборовский, мадам Донадье, папаша Фредэ… Все-таки в этом мире есть хорошие люди!..

Его мысли неумолимо возвращались к пророчеству старой цыганки. Положительно, уже каждый день с Дежаном происходило нечто странное. Но что-то подсказывало ему: важнее всех чудес и видений было именно это пророчество старухи с площади Конкорд…

Утром тридцать первого июля, в долгожданную пятницу, Анж проснулся от громкого шума за окном. Холм гудел от множества криков и взрывов хохота. Сонный художник направился к окну. Шум раздавался по всей улице Лепик, но из окна, выходящего во двор, нельзя было установить его причину. Дежан быстро оделся и спустился по лестнице.

– Похоже, это начало вашего карнавала, – выглянула из-за двери мадам Донадье.

На улице толпился народ – рабочие в засаленных робах и кепи, молочницы в желтых фартуках, цветочники с тележками, прилаженными к велосипедам, прачки, почтальоны, жандармы, студенты, буржуа в котелках и щеголи в соломенных канотье, горничные, стекольщики и точильщики, извозчики, торговцы овощами, кондитеры, таксисты, мясники, танцовщицы кабаре. Отдельными группками держались художники и поэты. Люди заполонили мостовую и что-то горячо обсуждали.

Выйдя за чугунные ворота, Анж сразу же заметил, что народ толпится на углу у лестницы дома номер семьдесят три. Анж уже догадывался, что именно увидит.

Так и есть: его афиша. Отпечатанная типографским способом, – и когда только Фредэ успел не только заказать, но и получить тираж?! – она выглядела действительно привлекательно. Бурное веселье, конечно же, вызвали персонажи афиши, которых коренные монмартруа знали наперечет.

– Смотрите-ка, Сутин ворует саблю у Аполлинера!

– Не смейся, а то Пабло тебе чего-нибудь отстрелит!