Прибежал Сутин со сложенными пирамидкой стаканами.

– Налейва и Добринский ушли в «Клозри-Де-Лила», – отрапортовал он. – Зато я взял у Кико?ина.

Дуниковский прошептал Анжу:

– Кикоин недавно вынул Хайму из петли. Не добже, – и громко обратился к Сутину: – Отнеси-ка ему после полбутыли кальвадосу, подзенькуй за стаканы.

– Непременно отнесу! – расцвел улыбкой Хаим, и глаза его стали светлыми и веселыми. – А это мясо, да? Пожарим?

Архипенко посмотрел на Дежана. Тот кивнул.

– Тогда все на двор! – распорядился Саша. – Вместе со стульями!

Компания расположилась за «Ульем», подальше, чтобы дым от костра не заползал в окна ротонды. Вместо вертела Архипенко принес стальной прут. Бранкузи с Сутиным отправились за дровами. Дежан откупорил ножом первую бутыль.

– Анжей, у меня к тебе просьба, – сказал Дуниковский. – Хочу лепить твою голову. Добже? Хорошая голова, необычная. Не сглазить бы, только может получиться шедевр. Так что помалюешь Сашонека, а я тебя. Или, может, займу у Саши кусок глины.

– Добже, – согласился Дежан. – Лепи свой шедевр, потом отдашь крестьянам на пугало.

– Что ты! – нахмурился Дуниковский. – Вы, русские, себя не цените и не любите. Вот только Серж Дягилев себя любит. До речи, он меня приглашает в свой балет делать декорации… Ты умен, талантлив, а говоришь, как дитя. Тебе не хватает уверенности.

– Может, и так, – согласился Дежан. – Разве что вы и цените. Только где найти любовь – и в себе, и в других? Мало ее на свете.

– Не печалься, Анжей, – скульптор хлопнул его по плечу. – Будет день и будет пища. Живи, как знаешь. Любовь сама тебя найдет.

– А то как же! – подтвердил Архипенко. Он отобрал у Дежана нож и приступил к нарезке мяса. – Еще на свадьбу пригласишь. Мы праздновать умеем и любим. Правда, Хаим?

Сутин и Бранкузи уже вернулись, принесли ветки и разломанные доски.

– От твоей правды не скроешься, Александр, – с акцентом, очень медленно расставляя слова, произнес Бранкузи. – Сейчас унюхают из окон и тоже слетятся. Нашел бы того, кто сказал: художник должен быть голодным… и убил бы.

Архипенко воткнул в землю две деревянные рогатки. Сверху положил на них прут, щедро унизанный кусками говядины.

– Костя, у тебя вроде были спички, – обратился он к Бранкузи. – Уж будь добр, расстарайся…

Когда пламя, раздутое мощными легкими румына, хорошо разгорелось, Анж отобрал бутыль у Сутина и наполнил стаканы.

– За вечное вдохновение! Пускай судьба полюбит нас, а мы ответим ей взаимностью!

– Виват вдохновению! – поддержал Архипенко.

Звякнули наполненные до краев стаканы.

– Андрей, ты бы рассказал, зачем тебе понадобился мой портрет, – напомнил Саша.

– Да вот, решил сделать из тебя пирата, – улыбнулся Анж. – Не возражаешь?

– Любопытно, – оживился Архипенко. – Я согласен. Только объясни, зачем.

– Ты бы у Фредэ спросил. Или у Пижара.

– Или у Лулу, – Саша с хрустом вгрызся в луковицу. – Не темни.

– Через неделю на Холме будет пиратский карнавал. Приглашаются все художники, поэты, скульпторы, само собой. Так что готовьте костюмы, иначе Фредэ не пустит. Я рисую афишу.

– А почему пиратский? – с восторгом спросил Сутин.

– Об этом узнаете на самом карнавале. Будет сюрприз. Очень странный, надо сказать. Папаша просил не сообщать.

– Не люблю сюрпризов, – сказал Дуниковский. – Особенно там, где много вина. То, я думаю, сюрприз хороший?

– Ну, хоть пытайте! – развел руками Анж. – Кому как. Там разберетесь.

– Саша, а ты вырежешь мне из дерева саблю? – загорелся Сутин. – Костюм я сделаю сам.

– Будет тебе сабля. Принимаю заказы! Вот Ксаверию, к примеру, я вырежу костыль и запасную ногу. Согласен, Дуня?

– Я тебе не Дуня с брудными пятками! – взвился Дуниковский. – Я е по?ляк шляхетной фамилии!

– Ладно, не кипятись! – расхохотался Архипенко. – Буду называть тебя Саввой!

Саше, этому жизнерадостному человеку с шапкой всклокоченных волос, пушистыми усами и бакенбардами, Дежан слегка завидовал. Внук иконописца и сын механика-изобретателя, Архипенко учился в Киеве и Москве. После переезда в Париж получил громкую славу. Около двух лет назад по всей континентальной Европе прогремела выставка его работ. Аполлинер хвалил скульптора на все лады, но слава не испортила Александра. Дежан завидовал не успеху, а самой личности – цельной и сильной. Архипенко шутил с друзьями, но не зло; смело вступал в борьбу с соперниками, но без излишней жестокости. Впрочем, врагов у него было мало, а волевой взгляд из-под низких густых бровей убеждал в том, что с этим человеком куда выгоднее завести дружбу. Именно благодаря взгляду и сильной натуре скульптора, Анж решил сделать его первым персонажем своей афиши.

– Поди к чертям! – Ксаверий жалел о мимолетной вспышке. – Вот ты друг, а не уважаешь. Ну, что с тобой делать? Скажу что: язык отрезать. И будет хороший немой скульптор. Хотя ты всё равно себе новый из бронзы отольешь, острее прежнего.

Анж снова наполнил стаканы.

– Да будет наше братство вечным! – торжественно произнес Архипенко. – И чтобы никогда не проходили славные деньки!

– За нас! – подхватили все.

После Дежан взялся за картоны. Сутин придвинулся к нему и стал наблюдать, как ловко летает карандаш в руке Анжа. Художник удивительно точно изобразил лицо Саши, чуть схематичнее очертил плечи, фигуру. Он вел четкие контуры и при этом практически не отрывал карандаш от бумаги. Едва завершив пробный эскиз, подхватил новый лист картона. На рисунке Архипенко уже предстал в камзоле с кружевным позументом и длинной шпагой на перевязи. Правая рука сжимала подзорную трубу, левая покоилась на рукояти кремневого пистолета, наискось воткнутого за кушак. На голове красовался английский парик с завитыми буклями.

– Классика! – похвалил Архипенко. – Да, пока мясо не готово, мы тоже займемся делом. Ксаверий, ты собирался лепить? Тогда пойдем за глиной. Андрей, поверни вертел.

Скульпторы удалились. Анж потыкал ножом в мясо и посильнее раздул угли.

– Мы как… люди в пещере, – улыбнулся Хаим.

Он уже немного привык к обществу Дежана. Вынул из костра обугленную щепку и без спроса взял один из чистых картонов Анжа. Тот промолчал: ему нравилась непосредственность Сутина. Дежан знал, что ранее судьба крепко избивала Хаима. Лишь переехав в Париж, этот смешной человек обрел толику душевного покоя. В Сутине наблюдалась странность: добряк был неравнодушен к виду подгнившего мяса. И с пугающим правдоподобием рисовал разлагавшуюся червивую плоть. Он сторонился незнакомых людей, избегал дружбы с кем-либо. Тщедушный белорусский еврей из многодетной семьи, Хаим познал нищету и унижения. Сама жизнь означала для него мучение. Здесь же его поддерживали, как могли, Модильяни и Жакоб, Кикоин и Кремень. Вот только с Шагалом не сошелся. И не упускал случая насолить земляку – так, по-мелкому, потому что на настоящее зло не был способен.

Хаим с трудом выражал мысли, частенько переходил с плохо знакомого русского на идиш. А по- французски и понимал-то с трудом, отчаянно стыдясь своего косноязычия и произношения. При всем этом он был бесспорно талантлив; знакомые недоумевали, откуда только у него взялся сильный дар живописца. Приятели из «Улья» и «Бато-Лавуар» жалели Хаима, подкармливали, делились деньгами. Он крепко пил, ел всё, что попадется, а потому часто маялся животом. Сейчас для него был настоящий праздник.

Скульпторы вернулись. Архипенко нес оловянные миски, а Дуниковский – увесистый кусок глины на квадратной дощечке.

– Ух ты! – Саша с восхищением поглядел на снятый с огня вертел. – Лишаюсь чувств! Господа,