— Выходит, Энцо — тунец? — спросил Джеймс, пытаясь разобраться.

— Нет, Энцо — рыба-сабля. Это ты тунец.

— Ах, так! — воскликнул Джеймс несколько разочарованный. — Может, лучше я — рыба-сабля? Тунца я терпеть не могу.

Ливия рассмеялась:

— Иногда ты немножечко на Энцо похож! Он бы тоже не стерпел, если б его назвали тунцом. Он был такой славный. — При воспоминании об Энцо слезы так и брызнули у нее из глаз. — Правда, немного самовлюбленный и не такой умный, как ты…

Джеймс ничего не сказал, просто обвил Ливию рукой: дал ей выплакаться.

— Спасибо тебе, — сказала она чуть погодя, утирая слезы рукавом. — Видишь, я же сказала, что ты умный. Дал мне поплакать, а Энцо всегда злился, если я о ком-нибудь плакала.

— Как вам известно, — сказал майор Хеткот, — инициативы дестабилизации закрепления немцев в северной Италии входят в обязанности управления диверсионными подразделениями.

Джеймс кивнул. Он по-прежнему не вполне понимал, зачем его вызвал командир, правда, впервые успокаивало то, что, хотя бы не затем, чтобы отсюда выдворить.

— И, как вам также известно, — с расстановкой произнес майор, — при том, что пенициллина у нас крайне мало, распространение сифилиса становится для наших медиков непреодолимой проблемой. Немцы же, напротив, судя по всему, этой проблемы в таких масштабах не имеют.

Джеймс снова кивнул.

— Диверсионное управление разработало некий план. — Майор вздохнул. — По сценарию — убить двух зайцев. Идея состоит в том, чтобы мы собрали зараженных сифилисом женщин и переправили бы их морем на север за линию фронта. Где, надо полагать, они станут распространять эту заразу среди немецких, а не наших, солдат. Примерно что-то подобное уже предпринималось во Франции.

Джеймс не верил своим ушам. Даже для известных своим цинизмом диверсионных служб, это было слишком.

— Но ведь это же, как сказать… безнравственно! Использовать гражданское население, чтобы оно делало за нас нашу работу. И потом… ведь речь идет… о больных женщинах!

— Ай, да бросьте вы! — раздраженно вскинулся майор. — По-вашему, нравственно зажигательными бомбами сметать города с лица земли? Наводнять страны противника порнографией и черной пропагандой? Идет всеобщая война, Гулд. Поэтому для нас любые средства хороши.

Джеймс смолчал.

— Ну да, наверно, это безнравственно, — пробормотал майор. — Мне лично подобное чертовски не по нутру. Но идея одобрена на самом высшем уровне. Ваша задача организовать задержание искомого женского контингента, только и всего.

— Rastrellamenti, — сказал Джеймс.

— Что-что?

— Так итальянцы называли немецкие мобилизационные команды: rastrellamenti. Они, вероятно, и не ожидают, что их освободители ничем не лучше немцев. — Тут новая мысль кольнула Джеймса: — Отыскав таких девушек, мы, судя по всему, никакой медицинской помощи оказывать им не будем?

— Иначе это погубит весь замысел.

— Даже если те попросят?

Майор колебался с ответом. Отказ в оказании медицинской помощи являлся нарушением Женевской конвенции.

— Ну… будем надеяться, что не попросят. К тому же формально они ведь не участвуют в военных действиях.

— И каким же образом производить отбор?

— Полагаю, из числа тех, кто по документам уличен в проституции.

— Но это значит, в список попадут и невесты некоторых наших солдат. Женщины, не вышедшие за них замуж только потому, что мы не желаем им это позволить.

— Едва ли можно делать поблажки тем, кого уже признали недостойными стать женами наших военнослужащих, — заметил майор. — Послушайте, Гулд, по-моему, вы за частностями не способны разглядеть главного.

— Только разглядев частности, — парировал Джеймс, — можно осознать весь кошмар этого замысла.

Майор кинул на него колючий взгляд.

— Надеюсь, это не означает, что вы отказываетесь выполнять приказ?

— Нет, сэр.

— Рад слышать. — И майор махнул Джеймсу рукой: — Свободен!

Они сидели на крыше Палаццо Сатриано среди нагромождения труб и порушенной красной черепицы. Солнце садилось над заливом. Ливия ощипывала голубя. У Джеймса на колене примостился ручной пулемет. Время от времени, когда новая партия голубей садилась на крышу, он пускал по ним пару очередей. Если везло, новая птица добавлялась к вороху, лежавшему у ног Ливии.

— Я би хотель сидети передни ряда, — старательно выговорила Ливия.

Джеймс пробормотал что-то нечленораздельное.

— Ви не могли би сказати, када пиририв? — И уже по-итальянски спросила: — Что с тобой, Джакомо?

— Ничего.

— Знаешь, — сказала она, — наверно, английский — очень трудный язык. Потому что англичане почти все время стараются молчать.

— Извини, — сказал он. — Трудный день.

Ливия фыркнула.

— Я попал в сложное положение.

— Я тоже, — с нажимом сказала она. — То ты меня целуешь, а через минуту даже говорить со мной не хочешь. Честное слово, очень неприятно.

Он вздохнул:

— Иногда в моей работе… случается такое, что душу воротит.

Ливия отложила голубя, над которым трудилась:

— Что такое, расскажи!

Она выслушала его рассказ молча до самого конца.

— Самые последние опрошенные меня не тревожат, — сказал Джеймс в завершение. — Им я дал разрешение на брак. Хуже дело с более ранними, когда я только прибыл в Неаполь. Любая из тех девушек рискует попасть в список.