— Ты что, серьезно?
— Конечно нет.
— В тебя влюблена Елена.
— Пошла она знаешь куда… Пусть лучше что-нибудь купит…
— Вы встречаетесь с Бетт в аптауне?
— Угу. В 'ЙоЙо'.
— Мм…
— Наверное, мы потом зайдем в Метрополитен на Хёрста. Мне все-таки интересно, как это там смотрится.
— Бетт… Сколько ей? Шестьдесят пять?
— Что-то в этом роде. Когда ты в последний раз была у врача?
— У меня нет рака груди.
— Тихо! Не смей так говорить.
— Поверь, наши слова тут ни на что не влияют.
— Знаю. Все равно.
— Если я умру, разрешаю тебе снова жениться. Ну, конечно, надо будет соблюсти приличия — сначала траур…
— Для тебя схема та же.
— Та же?
Они оба хохочут.
— Мэтью оставил нам подробнейшую инструкцию, — говорит Питер. — И какая должна быть музыка, и какие цветы. И во что его одеть.
— Он не слишком доверял своим родителям и девятнадцатилетнему 'прямому' братцу. Можно ли его в этом винить?
— Он даже Дэну не доверял.
— Уверена, что как раз Дэну он доверял. Ему просто хотелось сделать по-своему. Почему нет?
Питер кивает. Дэн Вайсман. Двадцать один год. Из Йонкерса. Работал официантом, чтобы накопить денег на путешествие по Европе, по возвращении планировал поступать в Нью-Йоркский университет. Верил, наверняка верил, пусть недолго, что ему повезло, что мир его любит. Он неплохо зарабатывал в своем модном кафе и, наверное, уже воображал, как вместе со своим потрясающим новым бойфрендом Мэтью Харрисом бродит по Берлину и Амстердаму. Расплачиваясь за ужин, который стоил сорок три доллара, Мадонна оставила ему пятьдесят семь долларов на чай.
— Наверное, я бы хотела Шуберта, — говорит Ребекка.
— Мм?
— На похоронах. Кремация под Шуберта. А потом, чтобы все напились. Немного Шуберта, немного скорби, а потом пейте и рассказывайте про меня смешные истории.
— А что именно Шуберта?
— Не знаю.
— А я бы, пожалуй, предпочел Колтрейна. Или это слишком претенциозно?
— Не претенциозней Шуберта. А, кстати, Шуберт — это не слишком претенциозно?
— Ну, знаешь, похороны все-таки. Покойникам можно.
— Может быть, с Бетт все нормально.
— Может быть. Кто знает…
— Наверное, тебе стоит принять душ.
Ей что,
— Ты точно не против? — спрашивает он.
— О чем ты? Бетт не стала бы звонить утром в воскресенье без серьезного повода.
Все верно. Разумеется. И тем не менее. Воскресенье действительно их день, единственный день, когда они могут побыть вместе. Могла бы хоть для виду расстроиться при всей уважительности повода.
Он переводит взгляд на часы, стоящие на прикроватном столике, на их красивые нежно-голубые, почти прозрачные цифры. 'Душ через двадцать минут', — объявляет он.
Итак, у него есть двадцать минут на то, чтобы, лежа в постели рядом с женой, почитать воскресную газету — вот такая маленькая рюмочка времени. Растут озонные дыры, в Арктике только что растаял ледник размером с Коннектикут; в Дарфуре зарезали очередного бедолагу, отчаянно хотевшего жить и позволившего себе поверить, что именно ему удастся уцелеть. Нетрудно представить, как после удара мачете он изумленно разглядывает свои внутренности, оказавшиеся гораздо темнее, чем он думал. И вот, на фоне всего этого, у Питера, возможно, есть двадцать минут простого домашнего уюта.
Впрочем, звонок Бетт Райс что-то изменил в комнате. Привнес чувство смертельного цейтнота — назовем это так.
Кто ждал подвигов от Дэна Вайсмана, узколицего юноши с жадными живыми глазами, красивого несколько антилопьей красотой? Их отношения с Мэтью никак нельзя было назвать особенно страстными. Дэну явно предназначалась роль человека, с которым Мэтью
Вообще-то, от всего этого легко прийти в отчаянье: смерть двадцатидвухлетнего брата (сейчас ему было бы сорок семь), смерть его бойфренда, смерть практически всех их друзей; массовая резня в разных уголках земного шара, причем такая, что злодеяния Аттилы кажутся по сравнению с ней безобидным ребячеством; школьники, расстреливающие своих учителей из пистолетов, которые забыли спрятать их родители; и, кстати, что у нас на очереди: жилое здание, а может быть, мост или метро?
— У тебя есть 'Метро'? — спрашивает он Ребекку.
Она протягивает ему страницы и снова утыкается в рецензии.
— Мартин Пурьер закрывается через три недели. Убей меня, если я пропущу.
— Мм…
У него есть двадцать минут. Теперь уже девятнадцать. Ему невероятно повезло. Пугающе повезло. У тебя неприятности, дружок? Что, блинчики подгорели? Да ты должен петь и плясать с утра до вечера, возносить благодарственные молитвы всем мыслимым и немыслимым богам хотя бы за то, что никто не надел тебе на голову горящую покрышку… Во всяком случае пока.
— Давай позвоним Би, пока ты не ушел, — предлагает Ребекка.
Какой отец предпочтет отложить разговор с родной дочерью?
Да, никто не зарезал тебя мачете… И тем не менее…
— Давай, когда я вернусь…
— Хорошо.
Совершенно ясно, что она ждет не дождется, чтобы он наконец вымелся. Обычное дело при многолетнем браке. Иногда хочется побыть дома в одиночестве.
Серебристо-серое свечение теплого апрельского полдня. Питер шагает к метро на Спринг-стрит. На нем потертые замшевые башмаки, темно-синие джинсы, светло-голубая неглаженая рубашка и кожаный пиджак цвета олова. Ты стараешься выглядеть не слишком расчетливо, но, как ни крути, тебя пригласили на ланч в фешенебельный ресторан аптауна, и ты, как последний кретин, хочешь, да, хочешь, с одной стороны, выглядеть не слишком откровенно по-даунтаунски (что смотрелось бы жалковато в твоем возрасте), но и не так, словно ты только и думаешь о том, как понравиться богатым пожилым дамочкам с аристократическими замашками. Пожалуй, что касается манеры одеваться, с годами Питер научился чуть более убедительно изображать того актера, который играет его. Но все равно бывают дни, когда трудно отделаться от чувства, что одет неправильно. Смешно и глупо так много думать о своем внешнем виде, но совсем не думать тоже невозможно.
