царствами. Эти визири для того и существуют, чтобы заботиться о правильности указов и содержать страну в добром порядке, чтобы королю не было необходимости пятнать себя людской кровью.
Султан возражал: «Наказания, которые тогда предлагались, соответствовали тому, раннему состоянию мира. Сейчас дурных и строптивых людей стало гораздо больше. Я их наказываю по подозрению или потому, что догадываюсь об их мятежных и предательских намерениях, и каждый наималейший акт неподчинения караю смертью. Так я буду поступать и дальше, пока не умру или пока люди не станут вести себя прилично и не прекратятся бунты и непослушание. У меня нет такого визиря, чтобы установить правила, позволяющие мне не проливать крови. Я наказываю людей, потому что они все сразу стали моими соперниками и врагами. Я раздал им огромные богатства, но они все равно не стали лояльнее и дружественнее. Их мысли я хорошо знаю и вижу, что они недовольны и враждебно настроены».
В одном из более поздних разговоров он сожалеет, что не приказал еще раньше казнить всех тех, кто потом доставил ему столько хлопот и волнений. В другой раз — он в тот момент потерял один из важнейших своих городов, именно тот, куда были изгнаны жители Дели, — султан велел позвать Барани и спросил его, какое лечение применяли при такой беде властители прежних времен. Его царство поражено болезнью, и никакое лекарство не помогает. Барани сказал, что короли, понявшие, что утратили уважение народа и стали всем антипатичны, отрекались и передавали правление достойнейшему из своих сыновей. Другие предавались охотничьей страсти и удовольствиям, а государственные дела поручали визирям и чиновникам. Если народ этим удовлетворялся, а король не был мстительным, болезнь таким образом могла быть излечена. Из всех политических зол крупнейшее и ужаснейшее — это чувство антипатии и неуважения во всех слоях населения. Султан, однако, не хотел принять этих прямых и смелых намеков Барани. Когда ему удастся наладить дела в королевстве так, как ему хочется, — только тогда он доверит правление троим определенным людям, а сам совершит паломничество в Мекку. «Сейчас же я в гневе на своих подданных, а они злы на меня. Они знают мои чувства, а я знаю, что чувствуют они. Какое бы лечение я ни применил, все без результата. Меч — вот мое лекарство для повстанцев, мятежников и недовольных. Я казню их смертью и прибегаю к мечу, чтобы излечить их страданием. Чем больше будет сопротивление, тем сильнее наказание».
Но число восстаний и прочие потрясения оказали все же определенное воздействие на душевный облик султана. Его стало грызть сомнение, но не по поводу нагромождений трупов перед дворцом, а также в городах и провинциях, где он бывал, а по поводу легитимности его власти. Он был, как оказалось, благочестивым и законопослушным человеком, а потому хотел, чтобы его власть была освящена высшей духовной санкцией, какую можно получить в исламе. В прошлые столетия ответственными за это считались халифы из дома Аббасидов, сидящие в Багдаде. Но их царство более не существовало. В 1258 г. Багдад был захвачен монголами, и последний халиф убит, Мухаммеду Туглаку, который занял трон в 1325 г., а угрызения совести почувствовал в 1340 г., когда одну за другой стал терять провинции, было вовсе не легко выяснить, кому теперь принадлежит право инвеституры. Он честно занялся розысканиями. Путешественники, прибывающие ко двору из западных исламских стран, подвергались детальным расспросам, пока, наконец, не выяснилось, что столь желанным «папой» является халиф Египта, Он вошел с ним в переговоры, туда и обратно засновали посольства. В письмах к халифу он позволял себе лесть столь чрезмерную, что даже историк Барани, ко многому привычный, не осмеливается ее воспроизвести. Посла халифа Мухаммед со своими высшими вельможами и богословами встречал у ворот города и шел рядом с ним босиком. Он велел убрать со всех монет свое имя, поместив взамен имя халифа. В пятничных и праздничных молитвах провозглашалось имя халифа. Но этим Мухаммед не удовлетворился. Все прежние короли, не подтвержденные халифом, были вычеркнуты из молитв, а их правление было объявлено недействительным. Имя халифа было запечатлено на самых высоких домах, и ничье имя не могло стоять рядом. В торжественном дипломе, прибывшем из Египта в результате многолетней переписки, Мухаммед по всей форме был объявлен представителем халифа в Индии. Эта грамота так обрадовала султана, что он повелел придворным поэтам переложить ее в стихи.
Во всем остальном он до самого конца остался тем же, чем и был. Жестокость его росла вместе с неудачами. Он не погиб от руки убийцы, а умер после 26 лет правления от лихорадки, которую подцепил во время одной из карательных экспедиций.
Мухаммед Туглак — чистейший случай параноидального владыки. Чуждость его бытия делает его для европейца особенно поучительным. Все в нем выражено однозначно, все на виду. Организация его натуры дана в полной определенности.
Разнообразные массы действуют в его сознании: его войско, его деньги, его трупы, его двор, к которому прицеплена его столица. Он без конца манипулирует этими массами, увеличивая одну за счет другой. С гибелью огромного войска иссякают сокровища. Вся столица посылается в изгнание. В этом мировом городе он, удовлетворенный, вдруг остается один. С крыши дворца он глядит на опустелую столицу — счастье выжившего во всей его полноте.
Что бы ни происходило,
Чтобы сила его приказов, которые суть ни что иное, как смертные приговоры, могла достичь абсолютной концентрации, он старается получить поддержку высочайшей инстанции, обосновывающей власть. Бога, в которого он верит как благочестивый магометанин, уже недостаточно. Он ищет инвеституры от законного представителя Бога.
Современные индийские историки защищают Мухаммеда Туглака. Власть никогда не испытывала недостатка в славословящих. Историки, которые профессионально ею одержимы, умеют объяснить все через время, за которым им, как знатокам, легко укрыться, или через необходимость, которая в их руках примет любой облик.
Подобные изображения должны бы встретиться и во времена, гораздо более к нам близкие, чем время Мухаммеда Туглака. Для профилактики полезно прояснить процессы власти в человеке, который, к счастью для мира, владел ею лишь в собственных грезах.
Случай Шребера. Первая часть
Трудно найти более содержательный и исчерпывающий документ, чем «Памятные записки» бывшего президента дрезденского сената Шребера. Это был человек умный и образованный, профессия приучила его к ясности формулировок. Заболев паранойей, он семь лет провел в психиатрической больнице, прежде чем решился в деталях записать то, что впоследствии явилось миру как система его безумия. «Памятные записки нервнобольного» составили целую книгу. Он был настолько убежден в правильности и важности своей самодельной религии, что после того, как опека была снята, отдал книгу в печать. Его язык как будто специально создан для выражения столь своеобразной системы мыслей: он запечатлевает именно столько, сколько нужно, чтобы ничто существенное не осталось в тени. Он говорит, что не является, да и на самом деле не является писателем, поэтому за ним можно следовать повсюду без опаски.
Я намерен показать выдающиеся черты его системы, насколько это возможно, кратко. Думаю, здесь можно очень близко подойти к пониманию природы паранойи. Если другие исследователи того же самого материала придут к другим результатам, это можно объяснить богатством «Памятных записок».
Притязания Шребера очевиднее всего там, где он их по видимости ограничивает. «Я всего лишь человек, — говорит он почти в самом начале, — и потому связан границами человеческого познания». Но он нисколько не сомневается, что к истине он неизмеримо ближе, чем все прочие человеческие существа. Потому он сразу переходит к вечности: мысль о ней пронизывает всю книгу. Вечность значит для него гораздо больше, чем для обыкновенных людей. Он в ней прекрасно ориентируется, он ее рассматривает не как нечто ему полагающееся, а как нечто ему уже принадлежащее. Он мыслит гигантскими временными
