нижнюю часть тронной залы и задушил. Его похоронили тут же в здании.

Спор между регентом и новым владыкой был игрой. Судьба младшего королевского отпрыска была предрешена: его выбирали и убивали с тем, чтобы, как говорится, обмануть смерть. Война была закончена, соперники мертвы, но и во время церемонии коронования королю полагалось пережить мальчика, который был его братом и которого хоронили тут же, во внутренних покоях, где стоял трон и хранились королевские барабаны.

Символическую роль в королевстве Китара играл лук короля; во время коронации он должен был получить новую тетиву. Тетивы делались из сухожилий. Выбирали человека, который считал за честь пожертвовать свои сухожилия для королевского лука. Он даже руководил операцией извлечения сухожилий из правой стороны его собственного тела, после чего неизбежно вскоре умирал. Королю вручались лук и четыре стрелы. Он посылал их по одной в четыре стороны света, говоря: «Я стреляю в народы, чтобы их одолеть». При этом каждая стрела сопровождалась произнесением имени народа, жившего в этом направлении. Придворные отыскивали стрелы и приносили их обратно. В начале каждого года король повторял «расстрел народов».

Самым сильным из соседних с Китарой царств, с которым она постоянно воевала, была Уганда. Когда король там всходил на трон, об этом выражались так: он «съел Уганду» или «съел барабаны». Обладание барабанами было символом должности и авторитета. Были барабаны королевские, были барабаны вождей. Каждый сан можно было узнать по свойственному ему барабанному ритму. На церемонии посвящения в сан король говорил: «Я король Уганды. Я буду жить дольше моих предков, чтобы управлять народами и подавлять мятежи».

Первой обязанностью нового владыки было объявление траура по умершему королю. По окончании траура король приказывал бить в барабаны. Через несколько дней объявлялась охота. Специально для этого пойманную газель выпускали на свободу, король должен был ее убить. Затем на улице хватали двух случайных прохожих: одного из них полагалось задушить, другому даровалась жизнь. В этот же вечер король всходил на трон своего предшественника. Перед лицом одного из старейших и достойнейших вельмож он приносил присягу. Двое силачей носили его на плечах по лагерю, чтобы народ мог выразить ему свой восторг и обожание.

Потом к королю приводили двоих людей с завязанными глазами. Одному из них он наносил легкую рану стрелой и отсылал как своего рода козла отпущения во враждебное королевство Китару. Второго освобождали и назначали смотрителем внутреннего двора короля и надзирающим за его женами. Этого нового смотрителя отводили вместе с восемью пленниками на площадь, где приносились жертвы. Там ему завязывали глаза и семерым из заключенных перерезали глотки, смерть последнего, восьмого он должен был видеть. Считалось, что эти смерти добавляют сил королю. Смотрителя же они наделяли силой и верностью.

После того, как король процарствует два или три года, к нему снова приводили двоих мужчин. Одному из них он наносил рану, другому дарил жизнь. Раненого убивали за оградой перед главными воротами. Другой становился помощником смотрителя. Первой его обязанностью после назначения было забрать труп напарника и утопить в ближайшей речке.

Этих людей убивали также для того, чтобы прибавить силы королю. Первые убийства должны были показать, что король вступил во власть, последующие — что он вновь и вновь выживает, то есть владычествует. Сам процесс выживания порождает его власть. Особенным обычаем, свойственным, наверное, только Уганде, был обычай доставки жертв парами. Один умирал, другой получал помилование. Король одновременно реализовывал оба свойственных ему права. Одно наделяло его новыми силами, но и другое шло на пользу. Ибо помилованный, видя судьбу своего напарника и выживая сам, также становился сильнее, а будучи избранным для жизни, становился тем более верным слугой своего короля.

Удивительно, что после всех этих мероприятий короли Уганды вообще умирали. Им приносились человеческие жертвы и по другим поводам. Представление о том, что, выживая, король обретает больше власти, стало основой института человеческих жертвоприношений. Но это был религиозный институт, существовавший независимо от прихотей того или иного короля. Наряду с ним существовали его собственные причуды и настроения, а они всегда были опасны.

Главным атрибутом африканского короля была его абсолютная власть над жизнью и смертью подданных. Он внушал необычайный ужас. «Ты теперь Ата. Ты владеешь жизнью и смертью. Убей любого, кто скажет, что не боится тебя», — так звучала коронационная формула короля Игары. И он убивал, когда хотел, не утруждая себя поиском причин. Достаточно было настроения, отчет он не давал никому. В некоторых случаях сам он не имел права проливать кровь. Но при дворе был палач, делавший это вместо него. Становился ли палач вскорости первым министром страны, как это было в Дагомее, содержались ли при дворе, наподобие особой касты, сотни палачей, как в Ашанти, или казни производились по случаю, время от времени, — всегда вынесение смертного приговора было неотъемлемым правом короля, и если казней долго или вообще не было, это отражалось на страхе, который он должен был внушать: его переставали бояться и уважать.

Король виделся львом или леопардом: либо одно из этих животных считалось его предком, либо он просто демонстрировал качества льва или леопарда, не происходя прямо от этих животных. Его львиная или леопардовая природа означала, что ему свойственно убивать, так же как этим хищникам. Он убивает, и это правильно и понятно, ибо жажда убийства — его врожденное качество. Ужас, который внушают эти звери, распространял и он вокруг себя.

Король Уганды ел в одиночестве, никто не смел видеть, как он ест. Пищу ему приносила одна из жен. Пока он ел, она должна была отворачивать лицо. «Лев ест в одиночестве», — говорил народ. Если пища ему не нравилась или была принесена недостаточно быстро, он велел звать виновного и протыкал его копьем. Если во время еды подносчица пищи кашлянет, наказанием ей была смерть. Под рукой у него всегда были два копья. Если кто-то случайно входил в комнату во время трапезы, того король закалывал на месте. Тогда народ говорил: «Лев во время еды убил такого-то». Остатков его пищи нельзя было коснуться, они предназначались его любимым собакам.

Короля Китары кормил повар. Он приносил еду, накалывал на вилку кусок мяса и клал его в рот короля. Эту процедуру повар повторял четырежды, и если он случайно касался вилкой зубов короля, то наказывался смертью.

Каждое утро после дойки коров король Китары садился на трон и правил суд. Он требовал тишины и сердился, если кто-то продолжал разговаривать. Возле него стоял паж с львиной шкурой на правом плече. Под свисавшей вниз головой льва торчала рукоятка обоюдоострого меча, ножны которого были скрыты под львиной шкурой. Когда королю был нужен меч, он протягивал руку, и паж вкладывал в нее оружие. Король поражал мечом кого-нибудь из придворных. И вообще в пределах дворца он сам творил и суд, и расправу. Он гулял, сопровождаемый оруженосцем; когда что-то приходилось ему не по душе, он протягивал руку, и это означало, что чей-то час пробил.

Все его приказы должны были выполняться безоговорочно. Наказанием за неисполнение была смерть. Приказ выступал здесь в своей древнейшей и чистейшей форме, как смертный приговор, выносимый львом всем более слабым животным, непрерывно ощущающим угрозу с его стороны. Если это были враги, они должны были мгновенно удариться в бегство. Если подданные, должны были служить ему. Он мог послать своих людей куда угодно, и пока они подчинялись, им была дарована жизнь. Но, по сути, он всегда оставался львом, готовым при малейшем поводе или просто для забавы нанести смертельный удар.

По счастливому стечению обстоятельств до нас дошел точный портрет этого делийского султана, более точный, чем изображение любого другого восточного владыки. Знаменитый арабский путешественник Ибн Батута, объехавший в свое время весь исламский мир от Марокко до Китая, провел семь лет при дворе Мухаммеда Туглака, выполняя разные его поручения. Он оставил живое описание султана, его характера, его двора, способов, которые он применял в управлении. Долгое время Ибн Батута пользовался