обязательно гладко выбритыми. Когда лакей самих Мариньи, распахнув дверь гостиной, доложил о мсье Дюфуре, ждавшая де Шавине, и только де Шавине, девушка не поняла, о ком речь. Загорелого человека с небрежно завязанным галстуком и быстрыми глазами она видела впервые, но это ничего не означало. Маркиз мог пригласить на обед первого встречного, если тот его чем-то заинтриговал. Эжени с мамой к этому привыкли. Маркиза протянула гостю руку и приветливо улыбнулась.

– Мы рады вас видеть, мсье Дюфур. Прошу вас не стесняться, у нас все очень просто. Моя дочь Эжени.

– Я счастлив…

Вновь раздался звонок, и девушка отвернулась от загорелого Дюфура. В прихожей вновь раздались оживленные голоса, мужские и женские. После приветствий и поцелуев заговорили о погоде и о новом летнем саде, который не закрывался до утра. Когда тема себя исчерпала, приехавший самым первым мсье Дави перевел разговор на недавнюю премьеру в Опере. Мсье Дюфур беседу умело поддержал, и мама поблагодарила его улыбкой. Последним в двадцать минут седьмого явился одинокий поэт, догнавший на лестнице тетушку с кузеном Франсуа. Пришлось опять подставлять лоб для поцелуя и слушать про занятого очередным неотложным делом дядю и слегшую с очередной же ужасной мигренью кузину Лизу. Жерома, теперь Эжени называла жениха про себя Жеромом, все еще не было; такое случилось впервые, и девушка не знала, что и думать.

В половине седьмого объявили, что кушать подано, пришлось вместе со всеми переходить в столовую. Эжени бездумно брала то, что ей подавали, и пыталась не коситься на часовой циферблат. Она следила за обходившими стол слугами, подававшими кушанья и наполнявшими бокалы, и ждала Жерома. Отвечала банкиру и ждала Жерома. Не замечая вкуса, глотала сырное суфле, которое всегда любила, и ждала Жерома. Если б слева сидела не тетя, полагавшая, что маркиза де Мариньи должна составить партию по меньшей мере графу, Эжени отправила бы лакея справиться в привратницкой, не приносили ли телеграмму; сейчас это было невозможно.

Папины воскресные обеды всегда проходили весело и непринужденно. Общий разговор завязался уже за закусками.

– Я очень советую вам посмотреть этот спектакль, – убеждал присутствующих бывший заядлым меломаном банкир, – разумеется, когда Люсьяни сможет петь. Миллер не вытягивает. Он старается, но в третьем действии едва не пустил петуха.

– Скорее кокатриса[6], – пошутил поэт, – хотя автор либретто решил, что элегантней назвать воплощение зла василиском.

– Василиска пустили не только в либретто, – мадам Дави лукаво улыбнулась, – но и в Оперу. «Оракул» пишет, что бедный Люсьяни на него наступил.

– Вы читаете «Оракул», мадам?

– Его читают все. – Супруга банкира славилась откровенностью. Ей это прощали частично за происхождение – мадам Дави была дочерью герцога, возводившего родословную к Карлу Святому, – частично за миллионы ее мужа. – Просто я не считаю нужным скрывать свое любопытство, а суеверны не только прачки. Если я сейчас увижу ящерицу, я закричу.

– Сперва надо проверить, есть ли у нее белый нарост, – посоветовал Дюфур. – Забавно, но эти совершенно безобидные существа много ближе к представлениям древних о царе змей, чем то рагу из петуха, дракона, лебедя, а иногда и человека, которым нас потчуют средневековые трактаты.

– Меня всегда удивляло, что в царе змей так много от петуха. – Маркиз внимательно посмотрел на паштет. – Царь должен хотя бы временами поедать своих подданных, иначе они заговорят о равенстве и учредят революционный трибунал.

– Василиск начинал как простая змея то ли с белой отметиной, то ли с маленькой золотой короной на голове. Петух и прочие твари присоединились позднее.

– Это совсем другое дело, – одобрил папа и все-таки положил себе паштета. – Но в таком случае змея должна быть крупней соплеменниц или хотя бы более ядовита.

– Ученые возводят легенду о василиске либо к рогатой гадюке, либо к очковой змее.

– Меня это не удивляет, – вмешался банкир. – Что такое легенда, если не освященная веками сплетня? А в основе сплетни, даже самой нелепой, всегда что-то лежит. Не правда ли, мсье Дюфур?

– О да, – подтвердил загорелый мсье, – в основе любой сенсации лежит крупинка истины, как в основе любого состояния лежит хотя бы несколько су. Не правда ли, мсье Дави?

Мадам Дави расхохоталась. Лакей распахнул дверь, и сердце Эжени екнуло, но это доставили заказанные банкиром орхидеи. Де Шавине опаздывал почти на два часа, и достойного объяснения этому не находилось. Девушка поймала внимательный мамин взгляд и торопливо занялась десертом. О помолвке еще не объявляли, и в глазах света Жером оставался свободным. Что, если он в последний момент понял, что по-прежнему любит разбившую его сердце женщину? Эжени не знала о сопернице ничего, даже имени; Жером обмолвился лишь о том, что «она» была «совсем другой», а папа любит повторять, что вкусы у мужчин не меняются и роза никогда не заменит фиалку, а фиалка – розу. Если они с «той женщиной» так непохожи, то Жером сделал предложение, надеясь забыть прежнюю любовь. Так поступают многие, а потом осознают, что надежды тщетны. Завтра придет письмо с извинениями, и все будет кончено…

– Воды, мадемуазель? – раздалось за плечом. – Шато-Ивелен?

– Воды.

Обед продолжался. Теперь мужчины рассуждали о коньяках и о том, что и каким образом попало в ставшую роковой бутылку. Эжени улыбалась и делала вид, что слушает, даже вставила пару слов, а потом внезапно поняла, что за столом собралось двенадцать человек. Если б Жером пришел, он оказался бы тринадцатым…

Банкир поклонился де Мариньи и провозгласил:

– За дальнейшее процветание этого гостеприимного дома!

Обед был закончен, всех пригласили перейти в гостиную. Подали кофе и ликеры. Осчастлививший хозяина и хозяйку рассказом о родственнике Поль счел уместным сказать несколько слов и мадемуазель. Та выслушала довольно равнодушно. Девушка была очаровательной, но какой-то тревожной; тем не менее она поддержала разговор о музыке в городских садах. Дюфур уже собирался засвидетельствовать свое почтение мадам Дави, и тут юная маркиза покосилась на приближающуюся даму в бордовом, свою тетку и супругу экс-депутата, после чего громко спросила:

– Мсье Дюфур, вы будете еще кофе?

– Конечно, мадемуазель. – Поль отнюдь не собирался обрекать малышку на общество печально известной мегеры. – Благодарю. Я совсем недавно сетовал на тех, кто подарил миру кофе. Они разучились его варить, по крайней мере в своих кофейнях.

– Вы бывали в колониях?

– Пришлось. – Дюфур не глядя достал щипчиками кусок сахара. – Именно этому обстоятельству я и обязан сегодняшним приглашением. Ваш отец, насколько я понял, хотел узнать о своем троюродном брате без посредников.

– Так вы…

– Барон Пардон, – слегка поклонился журналист. – К вашим услугам, но мне казалось, мой род занятий тут ни для кого не тайна. Впрочем, вы так задумчивы…

– У меня немного болела голова, – нашлась ставшая еще тревожней мадемуазель. Покидать собеседника без повода было неприлично, а девушка была слишком хорошо воспитана. – Я представляла вас другим.

– Каким же?

Вместо ответа маркиза принялась пить кофе, но его хватило ненадолго.

– Позвольте. – Поль взял из тоненькой ручки пустую чашку.

– Благодарю вас.

Она наверняка надеялась, что оказавшийся щелкопером гость отвлечется на тетку или банкира, но Поль отнес чашку и вернулся.

– Вы имеете что-то против нашего брата-журналиста?

– Нет, с чего бы… Просто вы пишете в «Бинокле».

– Значит, вы полагаете неприличным именно это?