– Философа, – сказал он, – философа. С философами у нас сейчас дефицит. Надо будет заказать новую партию из Германии. Более того, раз уж вы мне об этом напомнили…

Он вызвал секретаря и сказал ему:

– Не забудьте выписать двенадцать философов из Германии, малой скоростью, наложенным платежом.

– Вы знаете, – заметил секретарь, – в настоящий момент Германия может поставить только философов-пессимистов.

– Ай-ай-ай! – проворчал директор. После чего повернулся к клиенту: – А вам подойдет эстет? Хороший эстет-субъективист?

– Не знаю, на что он мне, – сухо отозвался дон Танкреди.

Директор немного помрачнел:

– Был у нас один философ, – сказал он, – прекрасный философ. Гуляка и обжора, который стал крупным философом-пессимистом по причине мозоли, которая доставляла ему много страданий. И что вы думаете учудил этот осел? Не поверите. Приходит он как-то на работу, охваченный смущением и стыдом. «Не могу больше быть философом-пессимистом», – говорит. «Почему?» «Мне удалили мозоль». И все. На днях должен приехать учитель фехтования, с которым у нас договоренность.

– А при чем тут фехтование, если мы говорим о философии? – спросил дон Танкреди.

– Сейчас скажу, – произнес директор. – Это учитель фехтования без учеников.

– Мне кажется, это не такое уж несчастье, если фехтовальщик превратился в великого философа.

– Дело не в несчастье. Этот учитель фехтования сидит в тренировочном зале четыре или пять часов в день; на нем костюм фехтовальщика, он садится и ожидает прихода учеников. Но учеников все нет. Учитель ожидает их, сидя за столом, слегка склонив голову и подперев ее рукой; так вот, пребывая в этой позиции по много часов в день, в ярко освещенном зале, безмолвном, чистом и унылом, потому что пустынном, этот выдающийся шпажист находится как раз в позе мыслящего человека и, таким образом, он скоро станет одним из крупнейших живущих философов.

– Поймите, – сказал дон Танкреди, – я не могу ждать, для своего утешения, пока учитель фехтования станет философом. Мне нужен кто-нибудь сейчас, сегодня же.

– Черт возьми, – ответил директор, – вы такой крохотный, но вам не угодишь.

– Если нет философа, – предложил дон Танкреди, – мне хватило бы и очень веселого человека, который бы поднимал мне настроение.

Директор посовещался в сторонке с секретарем:

– А если мы дадим ему, – пробормотал он, – того молодого человека, которого недавно приняли? Мне кажется, он парень что надо.

Секретарь принял ошеломленный вид.

– Может быть, – сказал он, – он и парень что надо, но мне кажется, он не подойдет этому господину. У этого молодого человека были любовные огорчения; он любит девушку, которая выходит замуж за другого.

– Знаю, знаю, – пробормотал директор, – он только и делает, что плачет и вздыхает. Это ценный работник.

– Для нас, – продолжал секретарь вполголоса, – поскольку мы его взяли как противовес слишком веселым людям. Но чтобы он служил утешителем – это нет!

– Попробуем, – сказал директор, – дадим ему премию.

Он повернулся к дону Танкреди.

– У меня есть то, что вам нужно! – воскликнул он.

Он позвонил в звонок и отдал распоряжение швейцару. Минуту спустя в кабинет входил молодой человек с улыбкой на губах и печалью на сердце.

– Солнечный Луч! – воскликнула Эдельвейс.

И упала в обморок.

К счастью, никто этого не заметил.

Очень трогательная сцена разыгралась между девушкой, доном Танкреди и вновь пришедшим, который был именно Баттистой и о котором Эдельвейс больше ничего не слышала после возвращения с гор.

– Хорошо, – сказал сияющий директор дону Танкреди. – Видите, вы в конце концов нашли то, что хотели. Можете его забирать. Мы потом сами его вернем.

Трое друзей вышли, разговаривая о том о сем. Солнечный Луч имел озабоченный вид.

– Что с вами, что вас так беспокоит? – спросил дон Танкреди.

– Понижение курса франка, – ответил молодой человек.

– Вы играете на бирже? – восхищенно спросила Эдельвейс.

– Нет, – ответил Баттиста. – Играет один наш клиент, а я должен беспокоиться по этому поводу весь сегодняшний и завтрашний день. Послезавтра у меня болезнь одной певички, а до конца недели любовные переживания одного виноторговца.

– Сколько забот!

– И не говорите. Представляете, у меня ни минуты свободного времени, чтобы побеспокоиться о своих делах.