— Ты не поешь в фильмах...
— Не пою... Я и не говорю никому, что умею. Не хочу. Хоть это не хочу... на продажу. А ты их смотришь?
— Все.
— Туфта! И этот, «оскаровский», тоже туфта.
— Зачем ты так?
— Ну, я же могу оценить себя объективно. Они из меня фактуру сделали. Такой, понимаешь, мятущийся герой-одиночка со склонностью к истерике.
— Вот уж к чему ты меньше всего склонен — так это к истерике, — рассмеялась Нэнси.
— Я иногда думаю — плюнуть бы на все и уехать куда-нибудь, где меня никто не знает. На ранчо там или продавать какие-нибудь... подержанные автомобили!
— Брось, Стини! Ты бы через неделю без всего этого не выдержал... Уж я-то тебя знаю!
— Тоже верно. — В голосе Корма явственно послышался смех.
С первых же слов, которые Нику удалось различить, у него возникло ощущение неправильности, несообразности этого диалога. Так не разговаривают люди, которые познакомились всего несколько часов назад и встретились, чтобы по-быстрому трахнуться и разбежаться.
Стини?! И словно что-то щелкнуло, встал на место кусочек головоломки, делающий всю картину цельной.
Теперь он знал имя человека, которого Нэнси вспоминала с такой теплотой, который жил с ней, кормил ее картошкой с кетчупом, а потом перебрался в Голливуд и «пошел вверх», — того самого «друга» из Калифорнии, к которому она уехала...
— ...Но ты знаешь, иногда действительно все на свете надоедает. Хочется выйти, побродить по улице, в парке посидеть — и чтобы никто ко мне не лез, — продолжал жаловаться на нелегкую участь кинозвезды лауреат «Оскара». — Ни режиссеры-придурки, ни приятели, которые в лицо улыбаются, а за спиной гадости говорят, ни все эти... постельные курочки, которым на самом деле все равно — кто я, какой я... Стивен Корм! Знаменитость! Никто из них даже имени моего настоящего не знает!
— Тебе этот псевдоним идет...
— Да... — тускло отозвался Корм. — В Нью-Йорке, когда я мечтал об этом, все виделось немножко по-другому.
— Знаешь, а я сегодня весь день вспоминала, как мы с тобой тогда жили. Самое лучшее время было. Мечтали... радовались... смеялись... Потом уже никогда так хорошо не было.
— Я до сих пор думаю иногда, что мне не нужно было уезжать. Одному, я имею в виду.
— Не надо, Стини. Я же не в упрек тебе... Все получилось так, как получилось... и я за тебя рада. Действительно рада.
Наступило молчание.
— Я так и не понял, зачем ты согласилась на этот идиотский контракт, — внезапно сказал Корм. — А главное, не понимаю, с какой стати он понадобился твоему этому... не знаю, как назвать, — мужу, не мужу.
— Ну... я же тебе говорила...
— Это он может тебе баки забивать. Я-то мужик, и в таких делах понимаю лучше, чем ты. С бабой расплеваться можно и без этих выкрутас — и не думаю, чтобы у него опыта в подобных делах не было. Нет. И ревнует он тебя по-черному. Ты не видела, как он смотрел сегодня, когда увидел нас вместе. Когда он... прихромал. Думал — придушит сейчас...
— Не надо, он же не виноват, что у него ноги болят, — попыталась возразить Нэнси.
— Не нравится мне это все, — не обратил внимания Корм. — Непонятно как-то и... в общем, не нравится. Завязывай ты с этим делом, Нэнси.
— Мне еще девятнадцать дней осталось...
— Тебе так нужны деньги? Ну хочешь, я тебе их дам, столько, сколько надо?! Что ты мотаешь головой?! Сколько он тебе посулил? Я сегодня, сейчас могу чек выписать — только уходи от него! Ты же сама на себя не похожа! У тебя глаза... как у побитой собаки. Опять хочешь попасть в психушку? Мало тебе одного раза?!
— Не бойся, Стини.
— Я боюсь! Я как раз очень даже боюсь!
— Не бойся, в этот раз я... буду беречься. Мне нельзя, у меня Дарра, — непонятно объяснила Нэнси — и, помолчав, вдруг добавила тоненьким жалобным голоском: — Он все-таки спал с Алисией — ты знаешь?
— Так ты из-за этого такая?
— Я все время представляю их вместе. Как он ее обнимает и... как они смеются... и... Я не могу...
— Не реви, не смей реветь, слышишь! Я же не умею утешать! — В голосе Корма прозвучала чуть ли не паника.
Но было уже поздно. Сквозь захлебывающиеся рыдания с трудом удавалось различить отдельные реплики:
— Он нанял меня... Понимаешь, нанял... Нанял, как шлюху, на то время, пока ее нет, пока она... в Европе. Она вернется через три недели... и... и все, чек в зубы и пошла вон... Понимаешь?!
— Ну что ты... Не надо! Ну перестань... — повторял Корм. — Ну не надо, ну услышать же могут. На вот тебе платок! Ну...
Всхлипывания становились все тише. Потом Нэнси, судя по звуку, высморкалась и хрипло сказала:
— Спасибо. — Шмыгнула носом. — Извини...
— Ничего.
Снова ненадолго стало тихо.
— Ну, и что ты теперь будешь делать? — спросил наконец Корм.
— Ничего. Получу деньги и уеду.
— Куда?
— Не знаю. Сама об этом все время думаю. В Денвере мне оставаться нельзя — там... все знают, что я его жена.
— Хочешь — приезжай ко мне.
— Зачем?
— Будешь жить у меня... Помогать мне готовить роли — у тебя это хорошо получалось. Захочешь — будешь спать со мной, не захочешь — не надо. Если тебе нужен... статус, я могу на тебе жениться... Чего ты смеешься — я буду неплохим мужем. Всех этих кинокуриц я уже в гробу видал! Ну что ты смеешься, правда?! — Актер явно обиделся.
— Ох! — Нэнси действительно рассмеялась, хриплым невеселым смехом. — Самое романтическое предложение, которое я когда-либо получала! Хорошо хоть про деньги не начал. Может, еще скажешь, для разнообразия, что любишь меня?
— Нет... не буду врать. — Корм говорил очень серьезно. — Наверное, я просто по натуре... не романтик. Но ты самый близкий мне человек — пожалуй, единственный близкий мне человек. И... я был бы рад.
— Спасибо, Стини. — Нэнси перестала смеяться. — Спасибо.
— Ну так что — согласна?
— Не знаю...
— Нэнси, да что с тобой?! — взорвался Корм. — Ты же мечтала стать режиссером, мы с тобой говорили об этом часами! А сейчас у тебя есть реальный шанс, а ты: «Не знаю... не знаю...» Что ты с собой сделала?! Ты же была чертовски талантлива — уж я-то знаю! Ведь та самая роль, на которой я поднялся, — мальчишка этот, жиголо, — она и получилась, потому что я делал так, как ты мне посоветовала! И я помню, как ты меня готовила для той кинопробы! Я все помню: и как ты первая сказала — поезжай! — и в аэропорту тогда... Любая другая женщина бы плакала, а ты смеялась и радовалась — за меня и вместе со
