только по имени можно?

– Да нет, я тут далеко не босс. Просто эти лагерные игры не по мне. С самого начала этому не переставал сопротивляться.

– «Лагерные игры»?

– Ну да. Прозвища-погоняла, жаргон тюремный – это у нас как-то постепенно сложилось. Не знаю даже почему. Возможно, это неминуемо в таких условиях. Хотя, будь люди другие, вряд ли бы так вышло… Не мое это. Мне кажется, что, отказываясь от своего имени и привычного языка, ты как бы опускаешься. А опуститься в нашем случае… это означает смириться с тем, что ты обреченный скот. Знаешь, от чего у нас больше всего народа поумирало? Не от болезней и не от запусков – больше всего у нас оказалось самоубийц. Человек понимает, что он полетел вниз, в бесконечный тупик, и надежд выйти из него у бедолаги на каком-то этапе уже не остается. В наших условиях прикончить себя очень нелегко было. Я диву давался, какие способы придумывали люди. Столько труда, смекалки, упорства… Просыпаешься утром, а рядом с тобой в уголке сарая твой товарищ в темной луже – ночью перерезал на руках вены куском стекла, а когда убедился, что кровь не желает хлестать фонтаном, чикнул себя по горлу… Эту энергию на что-то другое бы пустить… А на что? Я вот всю ее пускал на сопротивление – не поддавался. После каждого дождя стирал одежду – грязь всю не убрать, конечно, но зато себе мог признаться честно, что не стал неряхой, не опустился. Разговаривать старался без фени. Регулярно устраивал побеги. Знал, что бежать оттуда некуда – мы ведь не подозревали, что в этом мире есть другие люди и земли, чистые от «этих». Побегом доказывал – я с этим еще не смирился. И на попытки дать прозвище реагировал нехорошо – как минимум не отзывался.

– А как максимум?

– Один раз… В общем, он это заслужил…

– Набил морду?

– Ну… громко сказано. Дал ему один раз – уж очень сильно уговаривал. При охране двинул. Те драки не приветствуют, не разбираясь избили нас обоих, да так, что я потом рожу неделю руками придерживал, чтобы не рассыпалась. Еще и зрителям досталось. В итоге остался без клички.

– Крутые у вас порядки были. А за побеги тоже били?

– Когда как. Но обычно не сильно. Почему-то побеги их не особо волновали. А вас разве не лупили за них?

– Ребят, что были со мной, раз избили, но меня не тронули.

– Джентльмены… мать их…

– Я не знаю, что бы на твоем месте делала. Бегать-то бессмысленно, надежды у вас вообще никакой. Мало того что не знаете, куда бежать, так неизвестно, есть ли вообще хоть малейший смысл в этих побегах. Все равно что на Земле от людей скрыться попробовать, не зная при этом о людях ничего. Из центральных областей Хайтаны никто не возвращается. Хотя вроде бы какие-то легенды по этому поводу слышала, но это так, на уровне слухов. Не удивлена: даже те, кто все понимают, стараются на восток идти, а это стопроцентная поимка – через густонаселенные районы приходится пробираться. На юг раньше бегать тоже опасно было – попадаешь к Наре, а там главный рассадник каннибалов. А у вас вообще дороги никуда не было, можно смело топать к центру Хайтаны – с тем же результатом. Хотя на вашем месте я бы, наверное, сразу попробовала устроить восстание. Разгромить поселок, захватить продукты и попытаться толпой прорваться. Вас же сперва много было.

– Ага. Под сотню. Но при этом много покалеченных, да и изначально небоеспособных. Посмотри на нас: мы выжили, значит, мы самые выносливые. Но при этом в бою против восьми хайтов мы потеряли десять человек, плюс Обух повесился еще до их появления. И это при том, что вы нам тогда помогли. Трое наших мужиков дали себя прикончить полудохлому дистрофику. Они могли бы его легко удушить как слепого котенка, но не стали даже пытаться сопротивляться… Им даже инстинкт самосохранения не помог – это уже ненормальное что-то. Ведь не мог же полностью атрофироваться инстинкт самосохранения? Вот и считай: девятнадцать наших плюс трое ваших, равно двадцать два или двадцать один без Обуха, против восьми хайтов. Мы победили, потеряв при этом одиннадцать человек. И это при том, что мы были не с пустыми руками. А в поселке туземцев поначалу было больше сотни, при этом они все с оружием, а мы без. Какие у нас при таком раскладе шансы были? Да никаких.

– Больше сотни?! Ты же говорил про пятьдесят, точнее, сорок девять.

– Это в конце уже так было. Ведь прошлой осенью ушло много – около тридцати, а по первому снегу еще пара десятков сгинула. До этого никогда никто из них не уходил. Лишь умирали они иногда или при запусках гибли, но вскоре приходила замена: обычно это были старые, искалеченный хайты. У нас, я так понимаю, был глубокий тыл – к нам самых негодных отправляли.

– Не думаю, что это тыл. Скорее, южная окраина. Но все равно интересно… Знаешь, Андрей, тебе надо обязательно попасть к нам и все рассказать под запись.

– Да что тут интересного? Я и так тебе все уже рассказал. Ты бы лучше про вас что-нибудь добавила, это гораздо интереснее.

– Про нас ты и сам узнаешь… надеюсь. А вот про хайтов… Ты сказал, что осенью ушло тридцать, а к зиме еще два десятка. Назад они не вернулись?

– К зиме вообще-то ушло четыре десятка, но вернулось только два.

– Так… Первые ушли в набег на восточников и Монаха. Тех мы на нашем берегу разбили вдребезги, и флот их разогнали. Неудивительно, что никто назад не вернулся. Со второй партией сложнее: они понесли потери в зимней войне на земле Хайтаны. Кто выжил – вернулся. В итоге их в поселке осталось сорок девять… Ты понимаешь, что это значит?

– Нет.

– Эх ты!.. Смотри, была сотня – осталось полсотни. Прошла зима, прошла весна – лето наступило. Никто не прислал пополнение, чтобы возместить вам потери. Вот скажи, работать стало тяжелее после того, как половина хайтов сгинула?

– Ну ты спросила! Не то слово – хайты ведь вкалывали не меньше нас. Потерять столько рабочих рук… До этого у нас бывали тихие деньки – чуть ли не отдых, но, когда те гады исчезли, каторга началась круглосуточная. И все равно туземцы недовольны были: бывало, уже по темноте к пирамиде таскали носилки – из-за этого травмы частенько случались.

– Вот! Может, и последний запуск, сломавший пирамиду, из-за нехватки рабочих случился.

При слове «запуск» Андрей невольно поморщился: «табу» не желало забываться.

– Рита, я так и не понял, к чему ты это все говоришь?

– Да к тому… Видел брошенные поселки? Я тоже такие видела, когда бегала по степи от хайтов. А когда меня таскали от загона к загону, нередко видела еще не заброшенные, но близкие к этому: двадцать рассыпающихся сараев и два-три обитаемых. Похоже, умирает Хайтана. И умирает уже давно. Мы лишь ускорили этот процесс.

– Умирает?!

– Может, и не умирает, но не все у них ладно – это факт. Потери прошлого года они не могут возместить. Получается, у них, возможно, нет резервов. Две войны их обескровили. Да и до этого не все ладно было: если народ оставляет свои селения, не все у этого народа ладно. Восточники рассказывали, что раньше бывали нашествия, когда сотня тысяч хайтов доходила до их королевств.

– Второй поселок бросили, потому что почва истощилась. Они там выращивали зерно.

– Может, и так. А первый? В котором тоже пирамида была… Почему бросили? А ваш поселок, вымерший наполовину? Случись что с остальными, прислали бы новую сотню? А? Думаю, некого им присылать. В прошлом году они к нам заявились, платину мыть пытались для чего-то. Мы их поубивали, и никакой реакции не последовало: никто не пришел за них мстить или пытаться возобновить добычу. О чем, по-твоему, все это говорит? Сдувается Хайтана – это всем уже должно быть понятно.

– Ты делаешь слишком смелые выводы. Информации-то почти нет.

– Ты прав. Мы вообще про хайтов ничего не знаем. Мы их не понимаем. Они чужие здесь.

– Ты о той легенде, что Серж рассказывал? Про то, что хайты из иного мира пришли?

– И про нее тоже. Тут много чего накручено вокруг них… Ведь эти края издавна были странными. Мы нашли здесь телепорт: нечто вроде короткого замыкания пространства. Шаг сделал, и за сотню километров попадаешь. Говорят, таких штук раньше было немало, причем именно на правобережье Фреоны. Народ