неужто же все они — и Гюстав, и Дени, и Жан-Пьер — так безнадежно бездарны: не могут выяснить, кто провокатор! Конечно, в ближайшие дни следует ждать еще провалов, еще арестов.

Возможно, под угрозой все они!

Кошечка Жермен показала свои коготки и острые зубки. Николь пробовала ее урезонить. Куда там! Жермен все больше и больше распалялась:

— Может быть, среди нас много предателей, может, каждый третий — шпик! Вы все потеряли всякую осторожность, тащите к нам в группу случайных людей, доверяете всяким проходимцам!

Ее слова больно отозвались в Дане: не его ли это вина? Возможно, это он своей дурацкой клятвой подвел Арроля и может загубить еще множество людей. А вдруг это он покрывает преступление Пашки?

Гюстав положил свою широкую руку на руку Жермен, сказал твердо:

— Мы найдем предателя. Мы найдем его в самые ближайшие дни. Он от нас не спрячется. Дени, ты мне поможешь? — обратился он к Дане.

Тот молча наклонил голову. Что мог он сказать Гюставу?

В эту ночь и в следующие Даня почти не спал. Думал. Каждая ночь могла стать последней, каждая ночь могла принести беду. Порой он решал немедленно идти к Гюставу, все ему рассказать. Но наступало утро, и Даня снова начинал сомневаться, колебаться, откладывать…

А Павел как ни в чем не бывало встречался с Куманьковым, уже трижды ходил к нему на свидание и каждый раз возвращался все более восхищенный своим новым другом, его размахом, энергией, смелостью.

Он рассказывал Дане, что Куманьков и его люди собираются открыто выступить против гитлеровцев. Добывают винтовки, пистолеты, учат своих подпольщиков владеть оружием. И в Шербуре, и в Париже Куманьков, по его словам, сумел убедить многих бывших власовцев присоединиться к нему.

— Семен Куманьков поручил мне придумать название для нашей с ним группы, — захлебывался от восторга Пашка. — Говорит, чтоб было боевое, советское название. Чтоб звучало, как горн.

— А что еще он тебе поручил? — спрашивал Даня.

Павел немного смущался.

— Да пока ничего особенного. У него, понимаешь, сейчас организационный период.

— Это он сам тебе так сказал?

— Сам, — бурчал Пашка.

Со своим пистолетом Павел не расставался ни на минуту. Прятал его под курткой, а на ночь клал под подушку. Даже когда отправлялся на свидание с Куманьковым, брал с собой пистолет. Даня пытался ему втолковать: ходить по Парижу с оружием участнику Сопротивления — огромный риск. Можно напороться на полицию; задержат, обыщут, как тогда Павел вывернется? Ведь носить при себе оружие запрещено под угрозой расстрела. Однако отговорить Пашку не удалось.

— Если бы у тебя был пистолет, ты тоже носил бы его постоянно при себе. — Ой хитро усмехался. — Знаю я эти твои штучки: уговоришь оставить дома, а сам им завладеешь… Вон у тебя как глаза на мой пистолет разгорелись!

— Фу, дурак какой! — не выдерживал Даня.

Павел строил ему гримасы:

— Не получишь! Не получишь! И не мечтай!

Даня сказал ему об аресте Арроля. Павел вытаращил глаза.

— Арроль? Тоже наш подпольщик? А с кем он работал?

«Нет, не знает. Не его это работа, — думал Даня, пристально наблюдая за розовым и безмятежным Пашкиным лицом. — Не может он так притворяться. Не в его это характере. И все-таки надо проверить, убедиться окончательно».

Через несколько дней после исчезновения Арроля Даня и Келлер, пересчитывая только что отпечатанные листовки, недосчитались двух. Перерыли весь подвал, искали даже наверху, у Келлеров, — листовки точно сквозь землю провалились. Павел тоже принимал участие в поисках и, казалось, был так же удивлен и встревожен, как остальные. «Нет, нет, не он! — снова говорил себе Даня. — Не может быть, чтобы он так натурально держался. Не похоже это на Пашку». И, думая так, Даня вместе с тем чувствовал, как все глубже проникает в него подозрительность, как даже самые обычные слова Павла теперь заставляют его настораживаться, искать за ними скрытый смысл, тайную дурную цель. Это было ужасно, отвратительно, Даня словно медленно погружался в какую-то вязкую жижу. Посоветоваться с Гюставом, никого не называя по имени? Но Гюстав проницательный, он сейчас же все поймет. Келлер? Отличный мужик, но слишком уж простодушный. Андре? Он совсем еще мальчик, он просто не поймет. Тогда кто же?

И Даня твердо решил разобраться во всем сам, в одиночку. Он должен выяснить, кто такой Куманьков и почему так заинтересован в Пашке; чуть ли не через день назначает ему свидания. Если Даня убедится, что Павел предает их всех, он сам, своими руками его накажет, сам будет творить суд «скорый и праведный», как любил говорить Сергей Данилович. Как он накажет, как будет судить бывшего товарища, если уверится, что Павел — предатель, Даня не додумывал, да если бы и стал додумывать, наверно, ничего не смог бы решить. Но в нем, удивляя его самого, росла злая, цепкая наблюдательность, неумолимая память на мелочи; про себя он регистрировал всякий вопрос Павла, его настроения, его поступки. Иногда ему казалось, что он вот-вот поймает Павла с поличным, иногда же, отбрасывая все подозрения, он укорял себя за то, что возводит на товарища напраслину. Даня мучился, но знал, что не простит, если Павел окажется провокатором.

Наконец он решил во что бы то ни стало увидеться с Куманьковым, выяснить, что это за человек.

Дня через четыре после пропажи листовок Павел пошел на очередное свидание с «трижды земляком». Келлерам было сказано, что Павел изучает Париж, и они посмеивались над «блондинчиком», уверяли, что изучает он не город, а какую-нибудь молоденькую продавщицу или подавальщицу в кафе, — уж очень у него довольный и торжественный вид, когда он возвращается.

На этот раз Павел вернулся позднее обычного и сразу отправился в подвал. Поманил за собой Даню.

— Куманьков просит нас прийти послезавтра к церкви Мадлен в пять часов. Хочет с тобой познакомиться.

— Вот как?

— Думаю, дело для нас нашел, — многозначительно сказал Павел. — Хочет поручить что-нибудь важное.

У Дани сильно, тяжело забилось сердце. Наконец! Наконец-то он все узнает!

— Что ж, пойдем, — хрипло выговорил он.

Павел заметно обрадовался.

— Ну и лады, ну и чудненько. А я, признаться, думал, что ты артачиться будешь, Данька. Ты же у нас интеллигент, тонкая штучка, голубых кровей. Не со всяким пойдешь в упряжку, как говорится!

— Чепуха! — пробормотал Даня. — Вечно ты треплешься.

Два дня, оставшиеся до встречи, Даня провел в каком-то нервном внутреннем возбуждении. То ему казалось, что он не должен обращать внимание на клятву, данную Павлу, а идти и все рассказать Гюставу или Келлеру, то он решал отправиться, никому не сказав и положившись только на собственное чутье. Наконец твердо постановил для самого себя: он пойдет на свидание немного позже Павла, один, и постарается сначала издали рассмотреть «трижды земляка», определить хотя бы приблизительно, как ему держаться с Куманьковым. Иногда такое впечатление со стороны может дать очень много.

Как можно непринужденнее он сказал Павлу:

— Вот досада, совсем из головы вон: Николь меня просила зайти в лавку как раз около четырех. Правда, оттуда совсем близко до Мадлен. Если буду опаздывать, поеду на метро. Сяду на Конкорд и приеду.

На самом деле Николь как раз просила его не приходить в ближайшие три дня: она и Жермен должны были съездить к тетке в Шартр.

— А не врешь? — насторожился Пашка. — Если заливаешь, лучше прямо скажи. Мы тебя неволить не