– А! – догадался я и, восторженно заорав: – Люпеску! Люпеску! – принялся вместе с Бьянконе изображать противовоздушный вариант похождений румынского короля и его любовницы.

Внизу зазвонил колокольчик. Это был Бэлльуомо. Сделав друг другу знак молчать, мы бесшумно спустились на первый этаж и забрались в один из классов. Бэлльуомо продолжал звонить, потом начал стучать. Окна на первом этаже, которые мы отворили, изучая возможность спуститься на землю, так и остались незакрытыми. Я высунулся из одного, Бьянконе из другого, оба, разумеется, в противогазах, в касках и противоипритных перчатках. Бьянконе держал в руках топор, я вооружился пожарным брандспойтом. Бэлльуомо был совсем еще молодой человек небольшого роста, белобрысый, запакованный в узенькую форму командира роты 'Джовинеццы' – легкий китель и сапоги. Устав звонить и видя, что в школе по-прежнему темно и не наблюдается никаких признаков жизни, Бэлльуомо решил уйти. Но тут Бьянконе три раза стукнул топором по подоконнику. Бэлльуомо обернулся на шум и, увидев какую-то тень, выглядывающую из окна, крикнул:

– Эй! Это ты, Бьянконе?

Мы молчали. Тогда он зажег фонарик, направил его на подоконник и невольно ойкнул. Фонарик осветил противогазную маску и топор.

– Эй! Что это у тебя там? Ты что, с ума сошел?

В ту же минуту послышалось бульканье, и на тротуар хлынула струя воды. Это я присоединил к крану пожарный шланг.

Привлеченные всей этой суетой, прохожие стали останавливаться и тоже глядеть на окна. Бэлльуомо быстро перевел свой фонарик на мое окно, и хотя я тотчас же отпрянул назад, он все-таки успел заметить мою маску и руки в перчатках. Тогда он снова направил пучок света на окно, из которого только что высовывался Бьянконе, но там уже никого не было. Вокруг Бэлльуомо собралась небольшая толпа. Слышались возгласы:

– Что это? Что там такое? Газы? Газы?

Сказать, что все это, по всей вероятности, баловство, Белльуомо не решался: ему казалось, что это подорвет его авторитет. Кроме того, будучи человеком, что называется, 'от сих до сих' и совершенно лишенным чувства юмора, он и сам толком не понимал, что все это значит.

– Смотри-ка! Вон там, выше! – воскликнул вдруг один из прохожих, указывая наверх, где в окне четвертого этажа показалось молчаливое привидение в противогазе.

Бэлльуомо попробовал было достать его лучом своего фонарика, но привидение тотчас исчезло.

– Эй вы, идиоты! Спускайтесь вниз!

В ответ появилось новое привидение, теперь уже на пятом этаже.

– Что же это все-таки за штука? – спросили из толпы. – Неужели в школе газ?

– Какой газ? – откликнулся Бэлльуомо. – Ничего там нет.

Между тем мы продолжали выглядывать то из одного, то из другого окна.

– Может быть, это маневры? – интересовались прохожие.

– Да нет. Это не маневры и вообще ничего. Не толпитесь, проходите.

Прохожие разошлись. Мы тоже уже потешились вволю. И Белльуомо, наконец, догадался отпереть дверь своим ключом.

Этого Белльуомо никто из учеников в грош не ставил, хотя надо сказать, что он был в общем неплохой парень, во всяком случае слишком забывчивый и равнодушный, чтобы быть мстительным.

Войдя в школу, он сразу же принялся распекать нас.

– О, что вы тут делали? Вы же форменные дураки! Все, что вы тут вытворяли, достойно законченных идиотов! – запел он своим жалобным голосом, устало и словно нехотя выговаривая ругательства.

Но мы уже видели, что даже та мизерная доля гнева, которая было затеплилась в нем, с катастрофической быстротой испаряется, потому что в его голове все немедля начинало уменьшаться и сглаживаться. Его нисколько не задело то, что мы подвергли публичному осмеянию и его авторитет и наши собственные обязанности, он смотрел на нас с тем усталым отвращением, которое всегда испытывает к ученикам учитель, неспособный поддержать дисциплину. Поэтому, добавив еще несколько жалобных упреков, он стал торжественно вручать нам то самое снаряжение, которым мы уже завладели по собственной инициативе, и объяснять наши обязанности. Он повел нас на чердак и показал стоявшие там ящики с песком, предназначенным для того, чтобы засыпать и нейтрализовать очаги пожара.

Как видно, снова уверовав в незыблемость своего авторитета, он приободрился и, передавая нам ключ от школы, приказал ни под каким видом не покидать вверенный нам объект.

– Да, да, синьор, конечно, синьор, все будет выполнено… А теперь давайте спустимся вниз и все вместе отправимся к женщинам, – глядя на учителя невинными глазами, сказал Бьянконе.

Бэлльуомо открыл рот, наморщил лоб, втянул голову в плечи и, бормоча что-то себе под нос, вышел из комнаты. Он опять был мрачен и несчастлив.

Вскоре мы тоже ушли. Было уже за полночь. Улицу по-прежнему заливал теплый мрак – ни одной звезды, ни одного порыва ветерка. На улицах почти не встречалось прохожих. На площади под мигающим светофором виднелся силуэт низенького человека, и вспыхивала красная точка горящей сигареты. Человек стоял, засунув руки в карманы и широко расставив ноги. По этой позе Бьянконе и узнал его. Это был его приятель Палладьяни, заядлый гуляка и любитель шататься по ночам. Бьянконе принялся насвистывать песенку, которая, как видно, имела для них особый смысл. Палладьяни, словно охваченный внезапным приступом веселья, подхватил мотив и пропел куплет до конца. Мы подошли к нему. Бьянконе вздумалось 'подстрелить' у приятеля сигарету, но тот сказал, что сигарет у него нет, а потом даже ухитрился сам 'подстрелить' сигарету у Бьянконе. При свете зажженной спички я рассмотрел его лицо – бледное лицо преждевременно состарившегося юноши.

Он сказал, что поджидает некую Кетти, как оказалось, хорошо знакомую Бьянконе. Эту Кетти пригласили на вечеринку в одну загородную виллу, и теперь она должна была вернуться.

– Если только не зацепится там, – пропел Палладьяни на мотив какого-то фокстрота и неожиданно