Я был не слишком развитым мальчиком. В свои шестнадцать лет я во многом отставал от сверстников. Потом, летом сорокового года, я вдруг написал комедию в трех действиях, влюбился и научился ездить на велосипеде. Однако я еще ни одной ночи не провел вне дома до того, как пришло распоряжение во время каникул всем ученикам лицея раз в неделю являться на дежурство в дружину ПВО.

В наши обязанности входило охранять школьные здания в случае воздушных налетов. Налетов, однако, пока что не было, и вся эта затея с дружинами ПВО казалась такой же формальностью, как и многое другое. Для меня же это было новым и веселым занятием. Стоял сентябрь, почти никого из моих школьных товарищей не было в городе – кто еще жил на даче, кто пропадал на охоте, а некоторые, невесть куда заброшенные войной еще в июне, так и не вернулись обратно. В городе были только я и Бьянконе. Я целыми днями слонялся по улицам и умирал от скуки, он целыми ночами пропадал неизвестно где и, по- видимому, развлекался так, что дальше некуда. В каждую смену назначалось двое дежурных. Конечно, я и Бьянконе сразу решили, что запишемся в одну смену, что он сводит меня во все места, какие только знает, и вообще обещали друг другу бог знает что. Нам назначили объект – начальную школу – и время дежурства – в ночь с пятницы на субботу. Комната с двумя раскладушками и телефоном служила нам кордегардией. Мы должны были находиться в полной готовности в случае тревоги. Кроме того, мы могли делать обходы, то есть выходить на улицу и гулять сколько душе угодно, но только по очереди, потому что в любую минуту нам могли позвонить по телефону и устроить проверку. Мы, конечно, сразу же подумали, что уж как-нибудь договоримся с начальником дружины и сможем уходить вместе и что телефон потребуется нам главным образом для того, чтобы в шутку звонить знакомым и будить их ни свет ни заря.

Но хотя мы только и знали, что твердили друг другу: 'Сделаем то-то и то-то! Вот увидишь, как будет весело!', хотя уже задолго до пятницы запланировали и учли, можно сказать, буквально все, – я ожидал от этой ночи чего-то еще, о чем не сумел бы рассказать словами, какого-то ново' го, неведомого мне пока откровения, откровения ночи. Бьянконе же, наоборот, все казалось привычно-веселым, известным наперед. Я делал вид, что и для меня все обстоит так же, а между тем каждое замышляемое нами предприятие мне казалось окруженным неведомым, незримым океаном ночи, бурлившим в моем воображении.

В пятницу после ужина я вышел из дому. На дворе был вечер, пока что такой же, как всегда. Я нес под мышкой пижаму и наволочку, которую мне велели надеть на казенную подушку перед тем, как я лягу спать. Кроме того, я захватил с собой иллюстрированный журнал: ведь среди наших многочисленных дел мы наверняка выберем время, чтобы почитать.

Школа помещалась в большом каменном доме с железной крышей. Дом был расположен немного неудачно – первый этаж находился выше уровня улицы и соединялся с ней тремя длинными лестницами. Школу строили уже во время диктатуры, однако по стилю она не имела ничего общего с чванливой архитектурой той эпохи: она дышала казенной простотой, которую патриархальные фашисты нашей провинции старались сохранить где только возможно. Даже барельеф на фронтоне, изображавший Балиллу и маленькую итальянку, которые сидели по обе стороны надписи: 'Коммунальная школа', был насквозь пронизан назидательным духом девятнадцатого века.

Ночь была безлунной. Стены школьного здания смутно белели в темноте. Мы с Бьянконе условились, что встретимся здесь, но он, конечно, опаздывал. Выше по склону холма расположились виллы и поля. Оттуда ясно доносилось стрекотание кузнечиков и кваканье лягушек. Я больше не испытывал того пылкого, нетерпеливого чувства, которое толкало меня сюда. Сейчас, блуждая возле школы, один, с пижамой, наволочкой и иллюстрированным журналом в руках, я чувствовал себя непривычно и неуютно. Я стоял и ждал. Вдруг за самой спиной у меня вспыхнул огонь. Я отскочил в сторону: иллюстрированный журнал, который я держал под мышкой, был охвачен пламенем. Я бросил его на землю и, прежде чем успел испугаться, понял, что это все шуточки Бьянконе. Он стоял у стены, еще держа в руке коробку спичек, с которой незаметно подкрался ко мне. Он не смеялся. У него, как всегда, был деловой и невозмутимый вид.

– Простите, синьор дружинник, – сказал он, – вам не кажется, что поблизости что-то горит?

– Задница твоя горит! – в сердцах огрызнулся я и затоптал полыхавший журнал. – Тоже придумал шутку!

– Это не шутка. Это проверка. Дружинника ПВО, дорогой мой, на каждом шагу подстерегает опасность, нужно быть готовым ко всему. Но я вижу, что службу ты выполняешь неплохо. Молодец! Ну, будь здоров! Теперь я могу спокойно идти по своим делам.

Я сказал ему, чтобы он поменьше дурачился, потому что нам пора уже подняться в нашу кордегардию хотя бы для того, чтобы оставить вещи.

Но двери школы были заперты. Сколько мы ни жали кнопку, до нас доносились только отдаленные трели звонка, а наш стук будил лишь эхо в пустых коридорах.

– Да там никого нет. Сторожиха в деревне, – проговорил у нас за спиной чей-то голос. Как видно, мы всех перебудили своим стуком.

Оглянувшись, мы увидели стену, а за ней, между черными стеблями фасоли, силуэт мужчины с лейкой, в которой, как мы догадались по запаху, была навозная жижа. Это был огородник, использовавший ночное время, чтобы удобрить грядки, не беспокоя соседей вонью.

– Но должны же мы войти. Мы – ПВО!

– Кто?

– ПВО!

Тоненькая полоска света, пробивавшаяся в окне ближайшего домика, мгновенно погасла. Бьянконе толкнул меня локтем, довольный, что получил подтверждение нашей власти.

– Видишь, что это значит? – тихо сказал он мне. – Мы – ПВО!

– Сторожиха сейчас в деревне, тревоги боится, – продолжала сверху зловонная тень. – Но это недалеко. Поднимитесь по этой улице и на самом верху увидите одноэтажный домик. Крикните: 'Биджин!', и она сейчас же выйдет.

– Спасибо.

– Не за что. Э… раз уж вы из ПВО… Вот такой синий фонарик можно держать или это запрещено?

– Да, да, – важно ответили мы. – Он немножко светловат, но ничего, можете его оставить.

Тут Бьянконе наклонился ко мне и шепнул:

– Чувствуешь, какая вонь? Сказать ему?