– А ты знаешь, что их родители не одобряют твое общение ними?

– Родители всегда найдут повод поругаться на детей.

– Повод, несомненно, найдется. Но причина в том, что родители хотят, чтобы их дети были счастливыми.

– Дети счастливы, когда заняты тем, что им нравится, что им интересно. Ты этого не замечал?

– Ты опять уходишь от ответа.

– Разве?

Упаннишшур задумчиво постучал ногтями по полу. Из-за того, что он никак не мог решиться сказать Отциваннуру то, что должен, разговор приобретал неопределенный характер. Они говорили в общем, в то время как нужно было говорить о деле. И, что обидно, Отциваннур ведь отлично понимал, в какую сторону клонит Упаннишшур, но не желал ему помочь. Не желал – и все тут! А Упаннишшур, действительно, чувствовал не раздражение, – он вообще редко раздражался, – не злость, – на кого было злиться, кроме как на себя самого, – а самую настоящую обиду. Ну почему именно он должен говорить Отци то, что мог сказать ему каждый?

– Основой нашего общества является стабильность. Надеюсь, с этим ты не станешь спорить?

– Что ж, – Отциваннур наклонил голову. – Можно и так сказать. Хотя я мог бы подобрать другое определение…

Упаннишшур поднял руку, приказывая Отци умолкнуть. И тот послушался, оборвал фразу на полуслове.

– Нам следует избегать того, что ведет к нарушению стабильности. Знаешь, Отци, – Упаннишшур приложил ладонь к груди, – я бы не стал говорить на эту тему с кем-то другим. Но ты-то понимаешь, в чем тут дело.

– Понимаю, – кивнул Отциваннур. – Когда это требуется, ты умеешь быть убедительным.

Упаннишшур поморщился, как будто кислую ягоду раскусил.

– По-моему, мы просто беседуем.

– А по-моему, ты пытаешься вправить мне мозги, – Отциваннур покрутил пальцем у виска.

– Грубо, – теперь уже конкретно на Отци обиделся Упаннишшур. – Грубо и некрасиво. Ты знаешь, что я не могу…

– Я знаю, что никто не может запретить мне заниматься тем, чем я хочу! – Отциваннур ткнул себя пальцем в грудь. – Вот когда мне придет в голову подпалить свой плот, а заодно с ним и весь остров, тогда мне можно будет дать по рукам. А до тех пор, – Отциваннур дурашливо раскинул руки в стороны, – у нас у всех равные права.

– Ты пользуешься своим положением, Отци, – с укоризной произнес Упаннишшур.

– Нет, – покачал головой Отциваннур. – Я всего лишь играю на звучалке. И хочу научить этому детей. Потому что они тоже этого хотят.

Упаннишшур медленно, очень медленно взял в руку чашку, затем другой рукой дотянулся до чайника и налил себе холодного хмеля. До краев. Так, что еще одна капля, и перельется. Или если вдруг рука дрогнет.

Все еще держа чайник в руке, Упаннишшур посмотрел на Отциваннура – тебе не плеснуть?

Отциваннур покачал головой.

Упаннишшур поставил чайник рядом с чаном, в котором не горел огонь, поднес чашку к губам и сделал глоток.

На пол не упало ни единой капли.

– Я хочу дать тебе совет, Отци. Просто дружеский совет, ничего более.

Пауза.

Упаннишшур медленно пьет хмель.

Отциваннур, потупив взгляд, перебирает пальцами струны.

Упаннишшур ставит недопитую чашку рядом с правым коленом.

– Я должен ему последовать? – спросил, не поднимая взгляда, Отциваннур.

– Тебе решать, – безразлично пожал плечами Упаннишшур.

Пауза.

Упаннишшур снова берет в руку чашку с хмелем. Но не успевает сделать даже глотка.

– Я слушаю тебя, Упан.

Упаннишшур улыбнулся. Он вовсе не хотел ссориться с Отциваннуром. Более того, он желал ему только добра.

– Брось ты это дело, Отци.

Отциваннур захватил в щепоть струны, приподнял их и уронил на пол.

– А что мне с этим делать?

– Ну, Отци, – Упаннишшур покачал головой, как будто с сожалением даже. – Я уверен, ты найдешь струнам иное применение. У тебя ведь светлая голова.