– Нет, ты только посмотри, что делается! Куда, я тебя спрашиваю, катится мир?

– Мир никуда не катится, – спокойно отвечал жене Упаннишшур. – Мир стоит на месте. И даже твои крики не способны сдвинуть его хотя бы на волос.

– Ах, подумаешь, какой умный! – Руки – в бока, голова от плеча к плечу качается, того и гляди отвалится. – Сидишь тут и не знаешь того…

Ну, а дальше следовала сама история, ради которой, собственно, и начат был разговор. Если, конечно, подобный обмен традиционными фразами можно считать разговором.

Обычно новости, которые приносила жена, не представляли для Упаннишшура никакого интереса. Это был либо рассказ о ссоре между соседками из-за какой-нибудь ерунды, либо история утки с невообразимой тягой к свободе, что помогла ей выбраться из клети, добраться через тринадцать плотов до открытой воды и уплыть в неизвестном направлении, либо, – что случалось чаще всего, – причитание по поводу того, что другие, вот, живут, как люди, а у них в семье… Ну, это даже и не новость была. Упреки в свой адрес Упаннишшур слышал регулярно, вполне к ним привык и обращал на них внимания не больше, чем на жужжащую над ухом муху. Сводились они, по большей части, к тому, что при том авторитете и уважении, что испытывали к нему люди, Упаннишшур давно бы мог переместить свой плот в центр острова и даже пару грядок заиметь на общественном огороде. Ну как было объяснить глупой женщине, что люди как раз и уважали Упаннишшура за то, что его образ жизни являл собой образец для каждого, кто осознавал себя не просто владельцем плота, но членом общества. Упаннишшуру были чужды какие-либо желания и стремления, он довольствовался тем, что имел, на большее не замахивался, а потому и плот его стоял на самом краю острова. Но зато неподалеку от причала, у которого ставили плоты вернувшиеся с добычи плотогоны. И, между прочим, почитай что каждый из них, едва ступив на остров, спешил заглянуть к Упаннишшуру, чтобы засвидетельствовать свое почтение и оставить что-то в знак уважения. Хотя Упаннишшур никогда, ну или почти никогда, не использовал свой авторитет с тем, чтобы кому-то помочь или же, напротив, перекрыть человеку путь. Но, поскольку всякий знал, чего стоит слово Упаннишшура, ему даже не требовалось это слово произносить.

Итак, худая растрепанная женщина влетела в надстройку, где Упаннишшур старательно наматывал на рукоятку столового ножа узкую полоску шкуры рыбы-зверя, и с порога заголосила:

– Ой, что делается! Что делается, люди добрые! И куда ж только этот проклятущий мир катится?

С некоторых пор Упаннишшур стал подозревать, что жена его пестует в себе лицедейский комплекс.

Болезнь эта не смертельная и не заразная, но постыдная, как ночное недержание мочи. В не слишком запущенных случаях лицедейский комплекс сводился к тому, что больной без какой-либо видимой причины всеми силами старался привлечь к себе внимание окружающих. При этом он не только вел себя так, как обычно ему было не свойственно, но даже пытался копировать манеру поведения других людей. Помогает больному покой, отвар из корня донного широколиста и, что самое главное, полное невнимание со стороны тех, на кого рассчитано его выступление.

Придя к выводу, что жена, не закрывая двери, разговаривает с ним на повышенных тонах не по причине чрезмерной экзальтации, а совершенно умышленно, стремясь таким образом сделать своими слушателями не только мужа, но и соседей, Упаннишшур стал принимать упреждающие меры. В случае долгого отсутствия жены он обходил плоты соседей, заранее принося извинения за представление, свидетелями которого им, возможно, придется стать. Поскольку речь шла о больном человеке, соседи с пониманием относились к проблеме Упаннишшура и, едва заслышав голос его жены, тут же перебирались с палуб в надстройки, не забывая плотно прикрыть за собой двери.

– Закрой дверь, дорогая, – негромко произнес Упаннишшур.

– А? – подалась вперед жена.

– Закрой, пожалуйста, дверь, – отложив в сторону нож, Упаннишшур повернулся в сторону жены. – Ты же знаешь, я боюсь сквозняков.

Женщина сделала шаг вперед и хлопнула дверью.

Упаннишшур смотрел на худую, с расплывшимся задом и обвисшими грудями женщину, с лицом, похожим на водяной боб, и коротко остриженными волосами, – однажды она решила, что следить за прической слишком обременительно, – и не мог вспомнить, что в ней привлекало его когда-то? Они были вместе уже много лет. Сколько именно, Упаннишшур не знал. Когда пара плотов Упаннишшура встала на якорь возле скопления плотов, из которого со временем сложился Квадратный остров, эта женщина уже жила в его надстройке. И он считал ее женой.

– Ты слышал, что учудил дурачок Отци? – спросила Упаннишшура женщина.

Упаннишшур поморщился, вспомнив, как у него болел коренной зуб, вырванный год назад. Вопрос был задан так, будто женщина заранее знала, что ему уже все известно и, более того, именно он, Упаннишшур, в ответе за случившееся. А если так, зачем спрашивать?

Но женщина стояла перед ним, упершись руками в бока, и ждала ответа.

– Нет, – сказал Упаннишшур. – Я уже неделю не видел Отци и не знаю, что он сотворил на этот раз.

Женщина выставила вперед растопыренную пятерню и пошевелила пальцами.

Упаннишшур недоуменно поднял левую бровь.

– Отци привязал к пальцам нитки и извлекает из них звуки!

– Из пальцев?

– Из ниток!

– Ну и что?

– Как это что! – всплеснула руками женщина. – Он пугает людей!

– Пугает?

– Именно!

– Чем?