попытке захвата власти. Тех, кто лишился доверия Алессандро, по его распоряжению казнили или заточили в тюрьму. Кто-то просто исчез.

«Хорошо, что вы с Ипполито вдали от него, — писал Пьеро, — иначе вас бы уже не было в живых». Многие покинули Флоренцию из страха или в знак протеста, потому что поползли слухи о том, что армия осадит город.

Я тотчас ответила Пьеро и пригласила его во Францию вместе с семьей. Мне очень хотелось их увидеть, а еще больше хотелось, чтобы они увидели мое счастье.

В короле Франциске я обрела отца, о котором всегда мечтала. К моему восторгу, он звал меня на свои утренние встречи с советниками, чтобы я постигала искусство управления страной. Я внимательно наблюдала за тем, как король работает с парламентом, казначейством и Большим советом.

Каждый день за завтраком король сажал меня рядом с собой. Это была особая честь. Когда королевский чтец молчал, мы обсуждали с его величеством строительство Фонтенбло, думали, какого итальянского специалиста лучше нанять для выполнения того или иного проекта. Иногда делились мнениями о прочитанных книгах.

Он относился ко мне с не меньшей любовью, чем к собственным дочерям, которых регулярно навещал. Король сажал обеих себе на колени, пока они не выросли и уже там не помещались. Когда он смотрел на нас, я замечала в нем того же живого любящего мальчика, каким мне казался Генрих. Однако в государственных делах король был беспощаден: благополучие нации было для него превыше всего.

И хотя я часто слышала о его неутомимом сладострастии, свою семью он от этого ограждал. Тем не менее случалось, что я заставала его врасплох, когда он запускал руку в лиф придворной дамы либо задирал кому-нибудь юбку. Мадам Гонди как-то обмолвилась, что, когда только появилась при дворе, его величество затаскивал ее в уголок и ласкал, уверяя, что не может жить без ее любви.

— И вы уступили? — изумившись, спросила я.

— Нет. — Мадам Гонди улыбнулась. — У его величества слабость к женщинам, а если женщина плачет, он становится совершенно беспомощным. Когда я заплакала и сказала, что обожаю своего мужа и не могу его предать, его величество принял мое объяснение и, извинившись, прекратил свои домогательства.

Такие истории меня беспокоили, но я находила для короля извинения, потому что очень к нему привязалась.

Мне казалось, что Генрих нуждается в моей любви. Встречаясь со мной глазами, он смущенно, хотя и не без робости, улыбался. И приходил в мою спальню, правда не слишком часто.

Я была сильно влюблена и теперь понимала его боль: гнев его родился из любви и желания защитить. Если упоминание об итальянской кампании вызывало в его глазах вспышку гнева, то только потому, что он беспокоился, как отразится на его брате следующая война.

Король наконец публично озвучил все детали нашего брачного договора: Папа Климент уже заплатил половину астрономической суммы в качестве моего приданого. В дополнение Климент и король Франциск провозгласили Генриха герцогом Урбино, поскольку он на мне женился. Милан, Пьяченца и Парма должны были стать нашими. Его святейшество Папа закрепил наши права на эти территории и пообещал на случай войны предоставить нам дополнительные военные силы.

Франциск I начал создавать армию.

Он снялся с места и с двором направился в Париж. В сравнении с Римом город занимал меньшую площадь, но был в десять раз многочисленнее. Узкие улицы постоянно были заполнены народом; дома жались один к другому. Весна принесла очаровательную погоду, наполненную благоуханием цветов. Впрочем, небо в любой момент могло разразиться сильным дождем. Сена, серо-зеленая в облачную погоду и серебристая на солнце, была слишком мелкой для судоходства. В некоторые дни река обнажала столько золотых проплешин, что мне казалось, я спокойно могу перейти ее вброд. Река разрезала город пополам. Посредине находился остров Сите, на нем высился величественный собор Нотр-Дам и легкая очаровательная часовня Сент-Шапель с круглыми витражами.

Их шпили я видела из высоких узких окон Лувра. Эта королевская резиденция нравилась мне меньше других. Она была старой, тесной, с крошечными помещениями. За несколько столетий королевский двор разросся, и места в Лувре для него не хватало. Увеличить количество комнат можно было единственным способом: уменьшить размер каждой из них. Перед дворцом был мощеный двор, а не обширный зеленый луг, как перед загородным замком.

Сам город привел меня в восторг. Париж не такой утонченный, как Флоренция, и не такой пресыщенный. Он излучает очарование, привлекающее к себе талантливых мастеров из всей Европы. Благодаря королю Франциску, который пожелал пригласить во Францию лучших художников, архитекторов и ювелиров, здесь потрудилось множество итальянцев. Куда бы я ни направлялась, я видела строительные леса и слышала спор двух итальянцев, как лучше украсить или видоизменить какой-то элемент старого дворца.

В своем тесном кабинете в Лувре я черными чернилами нарисовала на пергаменте ворона. Парижский ювелир дал мне полированный оникс; аптекарь приготовил горстку молотого кипариса, что соответствовало природе Сатурна, а также ядовитый корень чемерицы — соответствие Марсу. Я нашла мальчика, который согласился убить для меня лягушку и вырезать у нее язык. Лишних вопросов он мне не задал. Камень, благовония и язык я спрятала в тайник за деревянной обшивкой стены у стола. Язык там потемнел и усох.

Я вычислила движения Дженаха по ночному небу и подсчитала, когда он соединится с Луной. Самое благоприятное время должно было наступить через несколько месяцев.

Значит, мой камень Козимо Руджиери приготовил заранее, за недели, а может, и за месяцы. Он знал, что талисман мне понадобится, и просто ждал случая преподнести его.