Часовой стоит около крайнего грузовика, и в темноте мы легко переползем через шоссе. Так как они убеждены, что лучше всего думать, будто на позициях все спокойно, они пропускают мимо ушей подозрительные шорохи. Но ручаться нельзя: на посту может оказаться солдат, который боится за свою голову чуть больше, то есть у которого совесть не совсем чиста, — такой часовой наверняка поднимет тревогу. Но и тревога не помешает нам перебраться через шоссе, потому что они откроют огонь в темноту, а может, и друг по другу. Мы тихо-мирно переползем дорогу и пойдем вон туда — вверх по тому склону, между двух дубов. А как отойдем метров на сто, тогда уж нетрудно будет договориться о дальнейшем.
— А когда спать? — спросил мальчик.
— Повторим урок еще раз — и на боковую. Слушай: вот этим уступом, по камням, пастбищу — прямо на шоссе, минутку последим за часовым — и по склону в горы. Двинемся, как только стемнеет, но до отбоя. Ночью они бдительней. Теперь твердо запомни дорогу и расположение постовых. Это тебе вместо ужина. Ну, а завтра в этом добром горном краю, среди этих райских пределов, у нас, полагаю, будет сытный завтрак: молоко, брынза, сметана, а может, чем черт не шутит, и картошка. Тсс! Тихо!
— Что такое?
— Забудем о еде. Гляди в оба! Туда — направо.
— Что там?
Голый впился глазами в какой-то предмет. Его острый взгляд следил за ним, веки вздрагивали, словно то, за чем он наблюдал, возбуждало все большее любопытство. Он выдвинул пулемет и потрогал затвор.
— Что там? — спросил мальчик.
— Ничего, — ответил Голый.
— Как это — ничего?
— Ровно ничего.
— Мы нападем на них? — спросил мальчик.
— А как ты думаешь?
— Никак не думаю.
— Сейчас и не надо ни о чем думать. У нас есть время — правильное решение придет само собой. План должен вполне созреть. Дискуссий не люблю.
— Я тоже.
— Придумаешь что-нибудь дельное — скажи.
— Постовых уже выставили.
Было видно, как внизу солдатам раздают ужин, к кухням подходят люди, уходят они с большими котлами, вокруг них собираются кучки солдат, а потом и они разбредаются, усаживаясь на камнях по обочине шоссе.
— Итак, постовые, — сказал Голый, — вон там, у грузовика, с той стороны — над кухней, с нашей стороны — внизу и чуть подальше…
— Ужинают, — сказал мальчик.
Голый поглядел на него широко раскрытыми глазами.
— Пришло время и нам…
— Ударим?
Голый сунул руку во внутренний карман кожуха и вытащил кусочек кукурузной лепешки величиной с детскую ладошку.
— Вот. Неприкосновенный запас.
Он разломил лепешку и быстро протянул мальчику кусок побольше. Мальчик заметил, но взял.
— Медленно ешь. Потихоньку, — сказал Голый. — А то в желудке кукуруза камнем ляжет.
Они с жадностью поглощали хлеб, неотрывно глядя на свои куски.
— Вкусно, ничего не скажешь. На свете еды много. И какой! Только вот далеко она от нас.
Мальчик медленно работал челюстями. Он закрыл глаза. Хлеб во рту крошился, слюна не шла.
— Глотка воды нет?
— Есть.
Мальчик взял фляжку.
— Все у нас есть, что только душа пожелает, — сказал Голый.
Шоссе перешли без осложнений. Дорога оказалась нетрудной и нестрашной, они знавали переходы потяжелей — через железнодорожное полотно, под носом дошлых немецких постов и темными и светлыми ночами. На этот раз ночь выдалась такая, какая требовалась, — не слишком темная и не слишком светлая. Просто досадно было покидать лагерь с пустыми руками. Где-то здесь провизия, оружие, боеприпасы. Но партизаны не рассчитывали на такой оборот дела, не подготовились к нему. Голый все же медлил: не пробраться ли в какую-нибудь палатку, не вытащить ли первую попавшуюся сумку — вдруг там буханка хлеба.
Они и сами удивлялись той легкости, с какой прошли по самой середине лагеря. Несколько раз они замедляли шаг, борясь с искушением раздобыть что-нибудь съестное. Но Голый отлично знал, что у палаток расставлены часовые и лагерь обходят патрули.
— Ладно, — сказал он, — полакомиться не придется. В мгновение ока они взобрались на холм над шоссе.
— А все-таки, — сказал Голый, — меня совсем не радует, что они так и не узнают про нас и проведут остаток ночи, по-прежнему веря, будто партизаны где-то далеко.
И он поднял пулемет.
— Значит, так: видишь вон ту темную массу? Это машины командования. По-моему, там ихний штаб. Ты как считаешь?
— Мне тоже с вершины так казалось.
— Ну, тогда все в порядке.
Голый с минуту прилаживал пулемет, определял расстояние, целился.
— Поднимись-ка на тот пригорочек и подожди там.
Мальчик тихо полез вверх.
Голый все еще примеривался, определяя расстояние до машин, черневших в центре долины, недалеко от одинокого дубка. Небо было ясное. Звезды весело перемигивались, только вот воздух был чуть холодноват! Долина, заслоненная лесом и горным кряжем, темнела, не подавая никаких признаков жизни.
Вдруг Голый заметил, что темная масса, взятая им на прицел, слабо осветилась.
— Должно быть, там сидят офицеры и пьют, а может, в карты играют. А почему бы им и не поиграть в карты? — спросил он сам себя. — Может, они и не хотели идти сюда воевать. Играют в карты. Может, и доброе вино пьют.
Еще раз блеснул свет. Наверное, отворили дверь. Может, кто-нибудь вышел прогуляться, освежиться на ночном ветерке.
Он пристально вглядывался в темноту, пытаясь уловить в ней какое-нибудь движение. Представлял себе, как офицеры сидят за столом, как они курят и пьют вино после сытного ужина.
— Неплохо живут, — пробормотал он. — Однако надо испортить им настроение. Иногда я готов кое о чем забыть. Забыл бы и сейчас, но не имею права. Так-то вот.
И он нажал на спусковой крючок. Пулемет сердито затарахтел. Даже Голый не ожидал от него такой свирепости. Он уже поотвык от норова своего дружка.
Расстреляв патронов тридцать, он взвалил пулемет на плечи и побежал вверх.
Ночь уснула. Тишина сгустилась. Только звенели подбитые железом сапоги Голого.
Мальчик ждал неподалеку.
— Выше, выше. Сейчас они нам ответят.
Они побежали вперед, спотыкаясь в темноте о камни и корни, продираясь сквозь заросли кустов, ударяясь лбом о стволы деревьев.
Сначала дали несколько выстрелов часовые, а немного погодя долину огласила отчаянная пальба. Слышались не только винтовочные выстрелы и пулеметные очереди, но также взрывы ручных гранат, мин и