рассмеявшись, со словами: — Может, он под стойкой спрятался? — склонилась к К., наскоро его чмокнула и, мгновенно вскочив, с притворным огорчением протянула: — Нет, здесь его нет.

Но и хозяин своими следующими словами изрядно К. удивил:

— Это, однако, весьма досадно, что я не знаю с определенностью, ушел он или нет. Тут не только в господине Кламме дело, дело в предписании. А предписание, милейшая Фрида, в равной мере распространяется и на меня, и на вас. За буфетную отвечаете вы, остальной дом я обыщу сам. Доброй ночи! И приятного отдыха!

Не успел он выйти из буфетной, как Фрида, выключив электричество, уже очутилась под стойкой, подле К.

— Миленький! Сладенький мой! — шептала она, но при этом даже не притрагивалась к К., лежа на спине, раскинув руки, она, словно обессилев, млела от любви, и перед счастьем этой любви время казалось бесконечным, она не то вздыхала, не то тихо мурлыкала какую-то песенку. [К. думал больше о Кламме, чем о Фриде. Он завоевал Фриду, и это требовало срочного изменения планов, в руках у него теперь такой инструмент власти, который, пожалуй, всю его работу в деревне делает излишней.] Потом испуганно встрепенулась, заметив, что К. по-прежнему безмолвно погружен в свои мысли, и стала как-то по-детски его теребить:

— Скорей же, тут внизу и задохнуться недолго!

Они обнялись, ее маленькое тело горело у К. в руках, в жарком беспамятстве, от которого К. все время, но тщетно силился очнуться, они прокатились по полу, с глухим стуком уткнулись в дверь Кламма [лежа почти без одежд, ибо успели сорвать их друг с друга руками, а то и зубами,] и там замерли среди лужиц пива и трактирного сора. Так проходили часы, часы слитного дыхания, слитного биения сердец, часы, когда К. ни на миг не оставляло чувство, будто он заблудился или так далеко забрел на чужбину, как до него ни один человек не забредал, на чужбину, где даже в воздухе ни частицы родины не сыскать и от чуждости неминуемо суждено задохнуться, где тебе, прельщенному вздорными и пустыми соблазнами чужбины, остается только одно — идти и идти вперед, заблуждаясь все больше, теряясь вдали все безнадежней. Вот почему, по крайней мере в первый миг, его не испугало, а скорее показалось спасительным проблеском избавления, когда из комнаты Кламма низкий, властный и равнодушный голос позвал Фриду.

— Фрида, — шепнул К. Фриде на ухо, как бы передавая ей этот зов.

В порыве едва ли не врожденного послушания Фрида чуть было не вскочила, но потом опомнилась, увидев, где она и с кем, потянулась, тихо засмеялась и сказала:

— Да неужто я к нему пойду? Да в жизни я к нему не пойду!

К. попытался возразить, хотел поторопить ее пойти к Кламму, порывался собрать обрывки ее разодранной блузки, но не мог сказать ни слова, слишком он был счастлив держать Фриду в объятиях, так счастлив, что даже страшно, ибо ему казалось: уйди сейчас от него Фрида — и вместе с ней уйдет все, чем он богат. И, словно ощутив эту поддержку К., Фрида, сжав кулачок, забарабанила в дверь и крикнула:

— Я с землемером! С землемером я!

В комнате Кламма все стихло. Только теперь К. поднялся и, стоя подле Фриды на коленях, стал тревожно озираться в смутном предрассветном полумраке. Это что же такое произошло? Где теперь все его надежды? Чего ему ждать от Фриды после такого предательства? Вместо того чтобы продвигаться вперед, соблюдая предельную осторожность, как того требуют мощь врага и величие цели, он целую ночь валяется в пивных лужах, от которых сейчас, под утро, еще и вонь несусветная.

— Что ты натворила? — пробормотал он себе под нос. — Мы оба пропали.

— Нет, — возразила Фрида. — Пропала только я, зато и нашла, у меня теперь есть ты. Да успокойся ты. Смотри, вон как те двое смеются.

— Кто? — не понял К. и обернулся.

На стойке сидели его помощники, оба-два тут как тут, немного заспанные, но радостные — это была радость людей, честно исполняющих свой долг.

— Что вам здесь надо? — набросился на них К., словно именно они во всем виноваты, и уже искал глазами хлыст, что вчера вечером был в руках у Фриды.

— Но нам ведь положено тебя искать, — отвечали помощники. — В трактире ты к нам больше не спустился, вот мы и пошли искать тебя к Варнаве, пока не нашли тут. Целую ночь здесь сидим. Служба — дело нелегкое.

— Вы мне днем нужны, а не ночью, — отрезал К. — Пошли вон!

— Так сейчас день, — отвечали те, не двигаясь с места.

И действительно, был уже день, двери во двор распахнулись, мужики вместе с Ольгой, о которой К. напрочь забыл, ломились в буфетную, Ольга, несмотря на изрядно помятую прическу и платье, все такая же развеселая, как накануне вечером, от порога искала глазами К.

— Почему ты не пошел со мной домой? — чуть ли не со слезами на глазах спросила она. — И все из- за этой девки! — добавила она, а потом еще несколько раз повторила: — И все из-за этой девки!

Фрида, скрывшись ненадолго, появилась теперь с узелком в руках.

— Можем идти, — сказала она, и было само собой понятно, что подразумевается трактир «У моста», куда им предстояло отправиться.

Впереди К. с Фридой, за ними помощники — так выглядело их шествие, мужики теперь вовсю норовили выказать Фриде свое презрение, оно и понятно, ведь прежде она ими помыкала, один даже схватил палку и перегородил ей дорогу, дескать, пока не перепрыгнешь, не пропущу, впрочем, одного взгляда оказалось достаточно, чтобы он сгинул. На улице, по снежку, дышалось полегче, снова очутиться на свежем воздухе было просто счастьем, даже проклятущая дорога не казалась неодолимой, а будь К. один, идти было бы и того легче. В трактире К. сразу же направился к себе в комнату и повалился на кровать, Фрида устроила себе ложе рядом, на полу, помощники тоже вперлись в каморку, их выгнали в дверь, но они уже лезли в окно. К. слишком устал, чтобы прогонять их снова. Хозяйка-трактирщица собственной персоной поднялась к ним наверх, чтобы поздороваться с Фридой, та назвала ее «матушкой», что возымело следствием необъяснимо сердечную сцену с поцелуями и долгими, крепкими объятиями. Покоя в каморке вообще было немного, то и дело заявлялись — что-то забрать или, наоборот, принести — служанки, топоча своими мужицкими сапожищами. Если нужная вещь оказывалось на битком забитой всяческим хламом кровати, служанки попросту ее из-под К. вытаскивали, на него самого не обращая ни малейшего внимания. С Фридой эти девки поздоровались по-свойски, как с ровней. Невзирая на подобные мелкие беспокойства, К. пролежал в постели весь день и всю ночь. Фрида не отходила от него ни на шаг, выполняя малейшие его прихоти. Когда на следующее утро он, свежий и отдохнувший, наконец встал, начался четвертый день его пребывания в деревне.

Ему очень хотелось поговорить с Фридой по душам, [— общего будущего у них ведь быть не может, и какое-то решение надо принимать уже очень скоро,] но помощники, с которыми Фрида, кстати, без конца хихикала и перешучивалась, одним своим назойливым присутствием этому мешали. Были они, впрочем, неприхотливы, пристроились в углу на полу на двух старых юбках, то и дело уверяя Фриду, что не мешать господину землемеру и занимать как можно меньше места — для них дело чести, в разнообразных попытках осуществления коего дела они, беспрерывно шушукаясь и прыская, то сплетали по-новому руки-ноги, то вертелись волчком, в сумерках превращаясь в своем углу в один большой ворошащийся клубок. К сожалению, опыт наблюдения за ними при свете дня все очевиднее показывал, что они очень зоркие соглядатаи, ни на минуту не оставляющие К. без присмотра, — даже когда под видом детской забавы они приставляют к глазам кулачки, изображая подзорную трубу, или еще какое-нибудь дурачество затевают, ко и когда посматривают на К. лишь мельком, исподтишка, занимаясь якобы исключительно уходом за своими бородками — предметом особой их гордости, — бессчетное число раз сравнивая, чья длинней и гуще и призывая в судьи Фриду. Пока лежал, К. со своей кровати частенько