Он сузил глазки и оскалился.

На миг мне померещились кривые, острые зубки.

— Сейчас голодный! — рявкнул он и сделал шаг ко мне.

Я испуганно отшатнулась.

Почти мгновенно лицо его разгладилось, глаза сделались огромные и умоляющие.

— Пожалуйста, Мегги, — заканючил он — Пожалуйста! Я так проголодался! — В голосе явственно сквозила угроза. — Мамочка меня тоже не покормила...

— Ладно, только заткнись!

Грубые слова вырвались у меня от страха и от жаркого стыда за то, что я боялась. Итана, своего четырехлетнего братишку. Я не понимала, что это за дьявольские смены настроения и боялась, как бы это не вошло в привычку.

Может, он просто расстроился из-за того, что случилось с мамой? Может, если нахаленка покормить, он уснет и оставит меня в покое на целый вечер?

Я бросилась к холодильнику, достала пиццу и запихнула ее в духовку.

Пока пицца разогревалась, я попробовала оттереть лужу растительного масла под холодильником. Интересно, как это оно пролилось? Вот и пустая бутылка в мусорке... После уборки от меня ужасно воняло, но пол так и остался скользким — полностью пятно не отмылось.

Дверца духовки скрипнула. Я резко обернулась: Итан пытался влезть внутрь!

— Итан! — Я схватила его за локоть и оттолкнула в сторону, не обращая внимания на возмущенные вопли протеста. — Что ты делаешь, дурачок? Обожжешься!

— Голодный!

— Сядь на место! — рявкнула я, швыряя его на стул.

А он замахнулся на меня, неблагодарная бестолочь!

Я едва сдержалась, чтобы не ударить в ответ.

— Какой же ты сегодня мерзкий! Сиди тихо, сейчас я тебе все подам.

Я поставила перед ним пиццу, и маленький негодник набросился на еду, точно дикий зверек, не дожидаясь, пока хоть немного остынет. Я изумленно наблюдала, как братишка разрывал пиццу на куски, будто изголодавшийся пес, и заглатывал, практически не жуя. Вскоре он весь перемазался сыром и соусом, а пицца стремительно исчезала. За две минуты он подъел все до крошки, облизал пальцы и хмуро посмотрел на меня.

— Все равно голодный.

— Ничего ты не голодный. — Я с трудом пришла в себя. — Хватит, иначе стошнит. Иди к себе, поиграй.

Он надулся; кожа у него как будто потемнела, сморщилась, пухлое детское тельце стало тщедушным и жалким. Без всякого предупреждения он спрыгнул со стула, подскочил ко мне и впился зубами мне в ногу.

— Ай!

Боль пронзила мне икру, точно электрический ток.

Я схватила Итана за волосы и попыталась отодрать от себя, но он вцепился как пиявка и только крепче стиснул зубы. В ногу как будто вонзились осколки стекла. Слезы затуманили мне взгляд, ноги подкосились от боли.

— Меган!

В дверях стоял Робби с рюкзаком за спиной, а зеленые глаза расширились от ужаса.

Итан разжал зубы и обернулся на крик. Губы его были перемазаны кровью. При виде Робби он зашипел и... Не знаю, как это описать... по-паучьи взбежал вверх по лестнице и скрылся из виду.

Меня так трясло, что пришлось сесть на диван. Нога ныла от боли, я испуганно хватала ртом воздух. На джинсах расплывалось алое пятно, как страшный живой цветок. Я в изумлении уставилась на кровь, внутри все похолодело.

Робби в три прыжка преодолел кухню, склонился надо мной и ловко, со знанием дела принялся закатывать мне штанину.

— Робби, — прошептала я, пока он на удивление бережно работал длинными пальцами. — Что происходит? Кругом безумие. Итан только что набросился на меня... как дикая собака.

— Это не твой братишка, — пробормотал Робби, сдвигая ткань над коленкой. Под штаниной открылась кровавая ссадина. Овальный след острых зубов сочился кровью, кожа вокруг наливалась багровым цветом. Роб негромко присвистнул. — Плохо. Жди здесь, я быстро.

— Можно подумать, я куда-то убегаю, — машинально откликнулась я и лишь потом осознала, что он только что сказал. — Погоди-ка. В каком смысле, не Итан? А кто же?

Роб проигнорировал мои вопросы, покопался у себя в рюкзаке и вытащил длинную зеленоватую бутылку и миниатюрный хрустальный бокал. Я нахмурилась. Зачем ему сейчас шампанское? Меня только что укусили, больно! Мой младший брат превратился в чудовище!

Праздновать уж точно нечего.

С чрезвычайной осторожностью Робби налил шампанское в бокал и понес ко мне, стараясь не расплескать ни капли.

— Держи. — Бокал сверкнул хрусталем. — Выпей это. Где у вас полотенца?

Я с подозрением приняла напиток.

— В ванной. Только белые не трогай, это мамины любимые.

Роб ушел, а я уставилась в миниатюрный бокальчик. Жидкость внутри — едва на один глоток — совсем не похожа на шампанское. Я ожидала что-то белое или розовое, с пузырьками, однако напиток насыщенного темно-красного цвета больше походил на кровь. Над влагой мерцала и тонко курилась таинственная дымка.

— Что это?

Робби вернулся из ванной с белым полотенцем, подбежал ко мне и закатил глаза.

— Неужели обязательно все выспрашивать? Это боль уймет, да пей уже!

Я осторожно принюхалась, ожидая почувствовать нотки роз, или ягод, или чего-нибудь сладкого, смешанного с алкоголем.

Жидкость ничем не пахла. Совершенно ничем.

Ну ладно. Я подняла бокал в безмолвном тосте: «С днем рождения меня!»

Один глоток — и все органы чувств затопила буря ощущений. На вкус не ощущалось ничего... и все на свете. Сумерки и туман, лунный свет и мороз, пустота и жажда. Комната поплыла, и я опять упала на диван, настолько крепким оказалось странное шампанское.

В глазах у меня помутилось, я едва осознавала окружающую действительность. Меня одновременно и подташнивало, и клонило в сон.

Когда в голове немного прояснилось, Робби уже почти забинтовал мне ногу. Я даже не помнила, обработал ли он рану. Меня сковало отупляющее недоумение, как будто на мысли набросили одеяло; было трудно сосредоточиться.

— Вот так. — Робби выпрямился. — Готово. Хотя бы нога у тебя не отвалится. — Он смерил меня оценивающим взглядом. — Как ты себя чувствуешь, принцесса?

— Угум, — бессвязно пробормотала я, силясь стряхнуть с мозга паутину оцепенения.

Я что-то позабыла, что-то важное... Почему это Робби бинтовал меня? Я порезалась?

Внезапно я подскочила.

— Итан меня укусил! — с вновь нахлынувшей яростью возмутилась я и набросилась на Робби. — А ты... ты сказал, будто это не Итан! Что ты имел в виду? Что происходит?

— Успокойся, принцесса. — Робби швырнул окровавленное полотенце на пол и уселся на табурет. — Я надеялся, до этого не дойдет. Сам виноват, наверное. Нельзя было сегодня тебя одну оставлять.

— О чем ты?

— Ты не должна была этого видеть, ничего этого, — продолжал Робби, к моему полнейшему недоумению. Он как будто обращался не ко мне, а разговаривал сам с собой. — Зрение у тебя всегда ясное, это дар. И все равно, я не ожидал, что они и за твоей семьей начнут охоту. Это все меняет.

— Роб, если ты мне не скажешь, в чем дело...