прошлогоднее… сам варил…

Все направились к сторожке.

— А я несу опечаленной клушке потерянную курочку, — тепло сказала Маша, прижимая к губам спящего цыпленка. Дементий молча два раза дернул цыпленка за клюв, покачал головой, задумался и куда-то в пространство сказал:

— Жизнь короткая… скоро съедят… потому не курочка, а петушок…

Все подошли к сторожке. Маша присела и выпустила на землю будущего петушка. На нее с криком наскочила взъерошенная клушка и вместо благодарности осыпала ее куриными ругательствами. Она быстро увлекла за собой петушка и долго поучала его куриными нотациями.

Сели пить чай. Пузатый, помятый самовар пел тихую песнь, словно сказку рассказывал про яблоню.

— Дементий, а вы круглый год живете здесь? — спросила Маша.

— Не то что круглый год, барышня, а круглые годы… Вот почитай уже пятнадцать годов…

— И вам не скучно?

— Да разве с яблоней соскучится… она мне как дети… Подойдешь к одной, поздороваешься… молчит… ровно сердится… тоже гордая… потом вдруг зашелестела листьями… заговорила… Морозы пойдут, каждую соломкой окутаешь, чтобы ножки не ознобила… смотришь, другая грустная, хохлится… лекарством поможешь… А сейчас ровно невеста в подвенечном платье… Каждый год, по сию пору, невестой наряжается… Вот и вы, барышня, скоро невестой будете — яблоней…

Чистые слова Дементия залили лицо Маши стыдливой краской румянца, а счастливый Брагин ясно представил себе ее в белом как снег венчальном платье.

Вечерело… прохладой дышал воздух… Дементий проводил гостей до ворот.

— Заходите, барышня, в августе, когда антоновка поспеет. Оно, конечно, по ту пору ворота закрыты… народ всякий бывает, а вы постучите да покличите… Дементий!.. Дементий!.. Я услышу.

Он снял картуз, приветливо посмотрел на обоих и наставительно добавил:

— Холодает, а барышня в одном платье, не ровен час простудится… захохлится как яблоня.

— Ничего, Дементий, нам не далеко… А в августе я обязательно приду. Помогать вам собирать антоновку… Хорошо? — тепло сказала Маша.

Снова шли молча, не было слов, все было ясно, и ясностью бились два молодых сердца. Вернувшись домой, Маша попросила Брагина помочь ей решить экзаменационную задачу по алгебре. Они сели за Машин стол совсем близко друг к другу. Задача была сложная, путанная, с двумя неизвестными, но знакома Брагину. За счастье быть рядом с Машей, Брагин умышленно долго решал ее. Неизвестные были давно найдены, задача была давно решена, их уже два раза звали ужинать, а они счастливые сидели в наступивших сумерках и решали другую задачу — задачу жизни. В свои семнадцать лет им казалось, что они решили ее. Они не понимали, что задача жизни вся состоит из неизвестных и чаще всего бывает решена неправильно, что сама жизнь вплетает в нее все новые и новые неизвестные и что было ясным сегодня, порождает на завтра недоверие, подозрения, отнимает уважение, без которого задача жизни остается не решенной. Прощаясь с Машей, Брагин впервые почувствовал, что он уходит не один, что, сегодня, он уносит Машу с собой, уносит в своих мыслях, мечтах.

Он умышленно медленно возвращался в корпус. Ему хотелось как можно дольше остаться одному с мыслями о Маше. Ну конечно, я ни разу до сих пор не любил, думал Брагин. Я просто поклонялся тому, что нарисовало мне мое воображение… Я говорил какие то глупые слова любви, звучащие сейчас такой ложью… Я отказываюсь от них и радостно переношусь в новый мир моей первой и последней любви… Маша!.. Чудная!.. Я люблю только тебя, — вслух закончил Брагин.

— С кем это ты разговариваешь? — весело спросил догнавший его Рудановский.

— Нет, я просто на свежем воздухе повторяю завтрашний экзамен по законоведению…

— Ой, что ты врешь… Тут пахнет не законоведением… Наверно опять не поладил с Машей…

— При чем тут Маша? — вспылил Брагин.

Друзья вошли в корпус.

Сдан последний экзамен… Окончен корпус… Красочно, с юношеским задором прошел, скрытый от начальства, выпускной парад вновь испеченных господ юнкеров. В фантастических самодельных формах господа юнкера выстроены в портретном зале по роду оружия и военных училищ. Парадом командует «полковник», просидевший в корпусе вместо положенных семи лет — девять. Парад принимает «генерал» с десятилетним стажем.

— Смирно, равнение направо!!!

— Здравствуйте господа юнкера!!!

— Здравия желаем Ваше Высокопревосходительство!!!

Генерал, копируя в манерах и разговоре директора корпуса, спокойно обошел фронт, поздравил юнкеров с блестящим окончанием корпуса и с торжественным пафосом прочел, звериаду, в которой беспощадно высмеивался административный, воспитательский и преподавательский персонал корпуса — высмеивались «звери».

Парад закончился церемониальным маршем военных училищ и поминутно слышался бодрый возглас генерала:

— «Молодцы Павловцы!!!»

— «Прекрасно Михайловны!!!»

— «Великолепно Тверцы!!!»

Господа юнкера строем проследовали в ротную умывалку, где, под пение новых куплетов «звериады» генерал сжигает «кадетские науки»: лекции, записки, тетради. После этого торжественного акта каждый чувствует себя уже юнкером. Группами собираются, поздравляют друг друга артиллеристы, инженеры, пехотинцы, конница, и только Брагин стоит на распутии. Он никак не представляет себе дальнейшей жизни без двух друзей: Упорникова и Лисичкина, но первый вышел в Константиновское артиллерийское в Петербурге, а второй в Александровское Военное в Москве. Пылкой и впечатлительной натуре Брагина не давал покоя так же и третий путь поступления в одну из столичных театральных школ и по примеру многочисленных родственников — служение родному искусству. Этими, волнующими его мыслями он не раз делился с воспитателем, но Дмитрий Васильевич всегда ограничивался одной фразой:

— «Я подумаю, Жоржик».

Наступил час расставания с любимым воспитателем. Прощальный ужин был овеян печальной грустью как для воспитателя так и для кадета. После ужина, Димитрий Васильевич увлек Брагина в свой кабинет.

— Садись, Жоржик… Я хочу сказать тебе прощальное слово… За последние дни ты неоднократно говорил мне о своем желании пойти на сцену… Каждый человек должен стремиться найти правильный путь своей жизни, путь своего призвания. Семь лет я подготовлял тебя к военной карьере, я старался облегчить тебе дальнейший путь твоей жизни, и я уверен, что ты будешь безупречным офицером, как был безупречным кадетом. Что касается твоего желания отдать свою жизнь искусству, реши этот сложный вопрос с своей мамой, — тихо закончил Димитрий Васильевич, крепко пожимая руку Брагина.

…Брагин мчался курьерским в Москву, покидая, может быть навсегда, родной корпус, милый Симбирск, мечты и мысли безоблачной юности. Сидя в купэ, он через окно видел, как промелькнули, вросшие в землю бедные постройки пригорода, лес Киндяксвхи, Гончаровский обрыв, уходящая в даль серебряная лента Волги, а за ней, в туманной перспективе, неясные контуры жизненного пути… Загадка… лотерея… Что дальше?.. Куда дальше?.. Он стал прислушиваться к стуку колес и скоро нашел ответ своим мыслям. Каждое колесо в своем то замедленном то в частом обороте словно говорило ему — «сцена… сцена… сцена», словно призывало его к определенному решению итти путем своих многочисленных родственников, отдавших свои жизни родному искусству. Он заснул под сладкую музыку колес, с непоколебимым решением — «на сцену».