случае правда бы ее ранила. Так или иначе, я юлил сколько мог, а потом наконец без утайки выложил правду: «Мисс Коллинз, вы разбередите старые раны. Они причинят боль, невыносимую муку. Это вас раздавит, мисс Коллинз. Достаточно будет нескольких недель, а то и дней. Как вы могли забыть? Утратить бдительность? Прежние унижение и боль обрушатся на вас с удвоенной силой. И это после того, как вы ценой таких усилий наладили свою новую жизнь!» Услышав эти слова, – а они нелегко мне дались, сэр, – мисс Коллинз, как я заметил, внутренне дрогнула, хотя и пыталась сохранить внешнюю невозмутимость. Я видел, что к ней вернулась память и воскресла прошлая боль. Поверьте, сэр, мне было нелегко продолжать, но я считал это своим долгом. Потом наконец она проговорила абсолютно спокойно: «Но, мистер Хоффман, я обещала. Я дала слово встретиться с ним сегодня вечером. Ему это необходимо. Он всегда нуждался во мне перед ответственными вечерами вроде этого». На что я возразил: «Мисс Коллинз, конечно, он будет разочарован. Но я самолично все ему объясню. В любом случае, он и сам в глубине Души понимает, так же как и вы, что из этого свидания ничего хорошего не выйдет. Что прошлое лучше не ворошить». И она, как во сне, выглянула в окно и сказала: «Но он будет там. Он будет ждать». На что я отозвался: «Я сам туда поеду, мисс Коллинз. Да, я сегодня занят выше головы, но это дело считаю таким важным, что никому, кроме себя, его не доверю. Собственно, я теперь же отправлюсь на кладбище и объясню мистеру Бродскому ситуацию. Расслабьтесь, мисс Коллинз, и не сомневайтесь: я сделаю все возможное, чтобы его успокоить. Я посоветую ему сосредоточиться на предстоящем выступлении, с которым ничто не может сравниться по важности». И я произнес еще несколько фраз в том же духе. Нужно сказать, она в какой-то миг казалась совершенно убитой, но, будучи женщиной очень разумной, отчасти сознавала мою правоту. И она очень мило коснулась моей руки и произнесла: «Поезжайте к нему. Прямо сейчас. Сделайте все, что сможете». Я поднялся, но тут вспомнил, что осталась еще одна неприятная обязанность. «Мисс Коллинз, – сказал я, – по поводу предстоящего вечера. Мне кажется, что при сложившихся обстоятельствах вам лучше будет остаться дома». Она кивнула, и я заметил, что она вот-вот заплачет. «В конце концов, – продолжил я, – следует щадить его чувства. При данных обстоятельствах ваше присутствие в зале может сейчас, на перепутье, оказать на мистера Бродского негативное влияние». Она снова кивнула, показывая, что все поняла. Я попросил прощения и удалился. А потом я отложил в сторону другие важные дела, – такие, как поставка бекона и хлеба, – ради первостепенной цели: помочь мистеру Бродскому благополучно одолеть неожиданное осложнение. И я поехал на кладбище. Когда я туда прибыл, уже стемнело, и мне пришлось немного поблуждать между могилами, прежде чем я обнаружил мистера Бродского, с удрученным видом сидящего на надгробии. Завидев меня, он поднял усталый взгляд и произнес: «Вы пришли сообщить. Знаю. Я знал, что этому не бывать». Как вы понимаете, это упростило мою задачу, но все же, сэр, ни в коем случае не сделало ее легкой. Быть вестником дурных новостей. Я торжественно кивнул, подтверждая: да, он прав, она не придет. Она все обдумала и изменила свое решение. И еще она не собирается сегодня на концерт. Я не видел смысла пускаться в подробности. Лицо у него вытянулось, и я на несколько мгновений отвел глаза, сделав вид, что рассматриваю соседнее надгробие. «Ах, старина Кальц!» – и обратил свои слова к деревьям, поскольку знал, что мистер Бродский потихоньку плачет. «Ах, старина Кальц. Сколько же лет прошло с его похорон? Кажется, это было вчера, а вот ведь четырнадцать лет уже минуло. Как одинок он был в последние годы жизни». Я болтал что-то еще, давая мистеру Бродскому возможность поплакать. Когда я почувствовал, что он унял слезы, я обернулся к нему и предложил вернуться вместе в концертный зал, чтобы приступить к приготовлениям. Но он сказал: нет, еще рано. Слишком долго слоняясь по залу, он перегорит. Я подумал, что он прав, и предложил отвезти его домой. Он согласился, мы покинули кладбище и сели в машину. И все время, пока мы были в пути, пока следовали по Северному шоссе, он смотрел молча в окно и на глаза его временами накатывались слезы. И тут я понял, что дела еще не устаканились. Той уверенности, которую я чувствовал несколько часов назад, уже не было. Но все же, мистер Райдер, я оставался тогда – и остаюсь сейчас – достаточно уверенным. Затем мы достигли дома мистера Бродского. Он основательно обновил свое жилище, во многих помещениях теперь по-настоящему уютно. Мы вошли в большую комнату – и я стал оглядываться в поисках места, где мы могли бы побеседовать о том о сем. Я предложил прислать специалистов – пусть посмотрят, что можно сделать с плесенью на стенах. Он, казалось, не слышал и продолжал сидеть в кресле с отсутствующим видом. Затем сказал, что хочет выпить. Самую малость. Я ответил, что это невозможно. Он очень хладнокровно уверил меня, что хочет выпить не в том, прежнем смысле. Ничего подобного. С прежними выпивками навсегда покончено. Но только что он пережил ужаснейшее разочарование. Сердце у него разрывается. Так он и сказал. Его сердце разрывается, но он знает, сколь многое сегодня от него зависит. Он знает, что должен оправдать ожидания. Ему требовалась выпивка не в прежнем смысле. Не мог же я ошибиться? Я смотрел на него и убеждался, что он говорит правду. Передо мной сидел грустный, разочарованный, но ответственный человек. Редко кто изучил себя так, как он, и самообладание его не покинуло. И, по его словам, в этих кризисных обстоятельствах ему требовалась капля спиртного. Оно поможет ему пережить удар. Даст устойчивость, необходимую для предстоящего вечера. Мистер Райдер, прежде я не однажды слышал, как он просит выпить, но на сей раз это было совсем по-другому. Я видел. Я заглянул ему глубоко в глаза и сказал: «Мистер Бродский, могу я вам доверять? У меня есть в машине фляжка с виски. Если я дам вам стаканчик, могу я рассчитывать, что вы на нем остановитесь? Один маленький стаканчик – и больше ни капли?» На что он ответил, глядя мне прямо в лицо: «Это не то, что прежде. Клянусь». И вот я пошел к машине, было очень темно, и деревья отчаянно шумели на ветру, я достал из машины фляжку и вернулся в дом, но кресло было пусто. Я пошел дальше и обнаружил мистера Бродского в кухне. На самом деле это сарай, соединенный с основным домом, но мистер Бродский ловко приспосабливал его под кухню. Вот тут-то я и увидел, как он открывает буфет, лежащий на боку. «Совсем забыл о буфете, – сказал он, когда заметил меня. – А там хранится виски. И не одна бутылка, а много». Он вынул одну, открыл и налил немного в стакан. Затем, глядя мне в глаза, опорожнил бутылку на пол. У него в кухне пол по большей части земляной, так что большой беды от этого не произошло. Ну вот, он вылил виски на пол, потом мы вернулись в большую комнату, он уселся в кресло и стал потягивать из стакана. Я наблюдал очень внимательно и видел, что пьет он не так, как обычно. Уже само то, что он может вот так потягивать… Я знал, что принял правильное решение. Я сказал, что буду возвращаться. Что уже слишком задержался. Нужно проследить насчет бекона и хлеба. Я встал, и оба мы знали без слов, какая мысль вертится у меня в голове. Мысль о буфете. И мистер Бродский посмотрел мне прямо в глаза и произнес: «Все не так, как прежде». Этого мне было достаточно. Если бы я остался дольше, это было бы оскорблением. Во всяком случае, как уже было сказано, я взглянул мистеру Бродскому в лицо и безоговорочно ему поверил. Я уехал совершенно спокойным. И лишь в самые последние минуты меня коснулась тень сомнения. Умом я понимаю, что просто волнуюсь перед важным событием. Он вскоре прибудет, я уверен. И весь концерт, убежден, пройдет с успехом, громадным успехом…

– Мистер Хоффман, – проговорил я в нетерпении, – если вы вполне довольны, оставив мистера Бродского со стаканом виски, это ваше дело. Я вовсе не уверен, что это мудрое решение, но вы знакомы с ситуацией гораздо лучше, чем я. Так или иначе, разрешите вам напомнить, что я сам нуждаюсь в настоящее время в вашей помощи. Как я уже объяснил, мне сию же минуту нужна машина. Просто позарез нужна, мистер Хоффман.

– А, ну да, машина. – Хоффман задумчиво огляделся. – Самое простое, если вы воспользуетесь моей. Она припаркована там, у пожарного выхода. – Он указал на дверь, расположенную немного дальше по коридору. – А где же ключи? Ага, вот они. Руль чуточку смещен влево. Я собирался обратиться к механику, но было не до того. Пожалуйста, распоряжайтесь машиной по своему усмотрению. Она мне до утра не понадобится.

Я вывел большой черный автомобиль Хоффмана с парковки на извилистую дорогу, с обеих сторон затененную елями. Очевидно, из парка обычно выезжали другим путем. Дорога была в рытвинах, без освещения и слишком узка, чтобы встречные машины могли разминуться на полной скорости. Я вел машину осторожно, все время вглядываясь во тьму, чтобы не пропустить какое-нибудь препятствие или крутой поворот. Затем дорога перестала петлять, и в свете фар я увидел, что заехал в лес. Я прибавил скорость и несколько минут продвигался в полной темноте. Далее за деревьями слева показались яркие огни, и, притормозив, я понял, что там находится фасад концертного зала, сияющий на фоне ночной темноты.

Дорога проходила в стороне, и я смотрел на здание под углом, но все же сумел разглядеть большую