по обыкновению занятый делом: он проверял арбалеты убитых наемников и складывал в колчаны собранные стрелы. Это мог бы сделать и любой из воинов, но рыцарю определенно нравилось возиться с оружием.

– Я думаю, – проговорил Седрик Сеймур, – что Робин был использован этими людьми как обычное оружие. Вряд ли они могли доверить свои тайные и гнусные замыслы разбойнику. Может быть, я ошибаюсь, может быть, и могли, но скорее вышло вот как: на епископа и его свиту напали хорошо обученные воины, которые, конечно, справились бы с его охраной и забрали сумку. Неожиданно появились вы, шериф, отчего план заговорщиков рухнул. У них осталось не так уж много людей, и они не могли не просчитать возможности вашего дальнейшего участия в путешествии его преосвященства. Тогда и возникла мысль натравить на отряд шайку разбойников, ведь в случае чего на них и свалить все удобнее. Конечно, для этого организатор нападения должен был знать Робина Гуда. Уверен, что он знал его. Но нападение обставил, как обычный разбойничий налет: вот, мол, едет жадный богатый святоша, везет сокровища, добытые за счет слез и пота бедных тружеников… Что там они еще городят, оправдывая разбой?

– Но у епископа Антония по всей Англии самая добрая слава! – возразил Веллендер.

– Да, плевать вашему Робину и всей его своре на добрую славу! – голос рыцаря дрогнул от негодования. – Если им хочется украсть, они крадут, и всегда придумают, почему тот, кого они обчистили, плохой. Не может быть благородного разбойника, как не бывает волка, который бы не жрал мяса в постные дни! Полагаю, эти люди думали, что отхватят куда больший кусок, что в этой вот сумочке раза в три побольше золота и побрякушек. К счастью, мы тоже не дураки: многое удалось переправить в Австрию гораздо раньше. Ну, вот Гуда и купили на богатую добычу, а для верности присоединили к его мерзавцам своих мерзавцев, лучше вооруженных и обученных. Может статься, совершив свое черное дело, наемники постарались бы перебить робиновых головорезов, чтобы не расплачиваться с ними. Кстати, мессир шериф, за всем этим я и забыл вас спросить… Когда вы вернулись, ваш меч был по рукоять в крови. Надо полагать, Робина уже нет в живых?

Вопрос был задан врасплох, и Эдвину стоило большого труда не залиться краской, когда он отвечал Седому Волку:

– Возможно, Гуд мертв, а, возможно, нет. Очень не вовремя явились его приспешники, и мне пришлось уехать. Рука уже почти не работала.

– Понимаю, – кивнул Седрик. – рана паршивая. Вроде бы и не опасна, а драться мешает, хуже некуда. Ну что же, кажется, все собрались, и все собрано. Тогда, с вашего позволения, мессир, мы попрощаемся с вами и с его преосвященством. Вам предстоит путь назад, в Ноттингем, ему еще дальше – в Уорвикшир, а нас с королевой ждет корабль.

– Нет! – неожиданно для себя возразил сэр Эдвин, – Если позволит ее величество, я бы хотел проводить вас до Сарборо. Путь, как выяснилось, слишком опасен.

Лицо Элеоноры Аквитанской при этих словах осветилось улыбкой. Кажется, она искренне обрадовалась. Но сразу же возразила:

– Во-первых, шериф, вы ранены. А во-вторых, у вас есть свои обязанности в Ноттингемшире.

– Во-первых, ваше величество, моя рана не опасна и уж никак не помешает мне ехать верхом. А во- вторых, какие обязанности могут быть важнее, чем обязанность послужить моему королю и моей королеве? Правда, защитника надежнее, чем сир Седрик, вряд ли можно отыскать, но и я с тем, что осталось от моего отряда, могу в нужный момент пригодиться. Позвольте ехать с вами!

– А девочка? – леди Элеонора вновь улыбнулась, но теперь ее улыбка была лукавой. – Куда вы денете девочку? Отправите с кем-нибудь домой?

«Интересно, ей епископ рассказал, откуда взялась Изабель, или она не спрашивает, думая, что я так развлекаюсь?» – не без раздражения подумал шериф. А вслух ответил:

– Эта девочка, миледи, выдержала уже столько всевозможных испытаний, что новое, не слишком долгое путешествие ей вряд ли повредит. Да и глаз с нее лучше не спускать, пока я не найду, куда лучше определить ее. Если можно, она тоже поедет с нами.

– Как вам будет угодно.

Королева сделала шаг к своему коню, проверила, прочно ли держится у седла ее арбалет, и посмотрела на Седого Волка:

– Мессир, подайте мне руку. Боюсь, после всех этих приключений я уже не вскочу на коня с обычной легкостью. Что поделать – старость!

И она, лишь немного опершись на почтительно подставленную руку рыцаря, одним движением оказалась в седле.

Дверь довольно противно заскрипела, приотворилась, и в открывшуюся щель, как всегда, сначала просунулась тощая сухая рука, державшая за длинную ручку глиняный ковшичек. От ковшичка исходил легкий пар и густой травяной аромат. Затем щель стала расширяться, в ней показалась голова на длинной худой шее. Из-под меховой шапки-чепца свисали по обе стороны длинные желто-белые космы, позволяя видеть лишь торчащий между ними крупный угреватый нос и кончик подбородка, на котором, очевидно, много лет пыталась, но никак не могла вырасти борода. Наконец дверь отворилась совсем, и в комнате появилась фигура в обвисающей до полу темной меховой котте [48], надетой, будто на вешалку, на совершенно плоское тело.

– Доброго вечера! Как сейчас здоровьице?

Этот, изо дня в день произносимый высоким, гнусавым голосом вопрос, давно выводил Робина из себя, равно, как и кисло-сладкая настойка в глиняном ковшичке. В первые дни, когда, бывало, часами не утихала боль, варево действительно приносило немалое облегчение, вызывая глубокий сон, после которого боль долго не возвращалась. Но теперь рана зажила, сломанная кость срослась, и хотя больно иной раз еще бывало, однако уже не настолько, чтобы пить эту гадость. После крепкого, как обморок, сна голова какое-то время гудела, будто в нее ненароком залетели пчелы, а мысли долго не становились ясными.

– Добрый вечер, почтенный Ганнесимус! – отозвался Робин, – неохотно высовывая голову из-под бараньего одеяла. – Со здоровьицем все отлично, а вот затопить внизу печь совсем не мешало бы. Сколько еще вы будете экономить на дровах? Или мои парни не натаскали вам полный чулан хвороста?

– Спасибо, милый Робин! – вкрадчиво прошамкал лекарь, упорно надвигаясь со своим ковшиком. – Хвороста много. Но я же топил сегодня.

– Это было утром! А сейчас уже начинает смеркаться, и стало еще холоднее. Вон, бычий пузырь в оконной раме запотел! И еще: твой глухонемой слуга снова притащил на обед переваренные бобы. Это же каша какая-то, есть невозможно! Я пытался надеть миску ему на голову, но он успел уползти из комнаты. Объясни этому остолопу на пальцах: вообще-то я уже могу вставать с постели, и если он будет приносить такую гадость, догоню и так задам ногой в задницу, что он пересчитает рожей все до одной гнилые ступени твоей лестницы. Сможешь ему это объяснить, многоуважаемый Ганнесимус?

– Но, Робин! – возопил лекарь, – Я ведь ем то же самое, и не так уж плохо готовит мой бедняга Барри. Может, другой слуга бы и лучше готовил, однако где ж я еще возьму глухонемого? А такой, который говорит и получше соображает, для меня опасен: ну как разболтает, кого я время от времени лечу в своем доме?

– С этим трудно поспорить! – скрипнул зубами Гуд. – Ты многих из моих парней вылечил. Но разве мы тебе мало платим? Разве Малыш мало привез тебе денег и барахла, после того, как притащил меня сюда в полуоколевшем состоянии? Твой риск неплохо окупается, костоправ! Да и так ли уж ты сильно рискуешь? Ну, кому взбредет в башку, что лесные разбойники поправляют свое здоровье прямо в Ноттингеме, под самым носом шерифа? Как бы то ни было, унеси отсюда это гнусное варево – я и половины не съел, и вели убогому, чтоб завтра купил хорошую баранью ногу.

В ответ Ганнесимус замахал свободной рукой, по локоть высунувшейся из широкого рукава котты:

– Что ты, Робин, что ты! Да мой слуга никогда не покупает мяса… Если он это сделает, многие на базарной площади могут догадаться: старик-лекарь нынче живет не один.

– Пускай подумают, что ты завел любовницу. Ладно, старик, давай сюда свою снотворную дрянь, убери