ночью. Голова тяжелая, глаза щиплет, я весь в деле, мечусь между конторой и боксами, руки в саже и масле, даю указания рабочим. А дела наши процветают, Эрлих смотрит на меня с любовью, в цехе починки корпусов надо увеличить количество рабочих.

Ночные клиенты не желают говорить ни с кем, кроме меня, я чувствую, что рабочие смотрят на меня с уважением — наконец-то я взял бразды правления в свои руки. А я устал, брожу как пьяный. Открыл вулкан, и лава вырвалась. И для чего все это? Иногда наведываюсь к старухе, а она как завидит меня, так вся дрожит — думает, я принес весть. Но его нет, иногда я думаю — может, его вообще не было и все это просто галлюцинации. Сдается мне, что и она знает о нем, в сущности, очень мало.

— Где Наим?

— Пошел в кино.

— Он вам хоть помогает тут немного?..

— Все в порядке… все в порядке…

А усталость все накапливается. Я сплю всего несколько часов в сутки. Телефон начинает звонить уже в десять вечера. Некоторые звонят сами, слышали от своих друзей о ночном избавителе и обращаются прямо ко мне.

Надо кончать все это…

Сегодня я приехал в гараж совершенно без сил. Ночью мы отбуксировали вконец разбитую после тяжелой аварии машину, в которой погиб ребенок. Не успел я войти в гараж, а мастер уже бежит ко мне, возбужден до крайности. У него замечательная идея. И показывает мне на разбитую машину, которая стоит уже под одним из навесов, подвешенная на специальных крюках. Он хочет разрезать ее пополам и половину, которая осталась целой, присоединить к половине машины той же марки — из лома, который мы купили недавно по его совету. Сумасшедшая и дерзкая идея получить так вот, без затрат, целый автомобиль. Он говорит и говорит, подробно объясняет, водит меня вокруг машины и показывает, как можно ее разрезать и как он из половинок двух разбитых машин сделает новую, заровняет и покрасит, и никто даже не заметит. Глаза его блестят от возбуждения; в этой затее есть что-то уголовное, но возможности прямо фантастические, перспективное дело, он уже потихоньку обсудил детали со страховым агентством, нужно только мое согласие. Я стою и слушаю, а глаза мои закрываются сами собой. Зима вдруг кончилась, весна в самом разгаре, небо голубое, рабочие ходят в майках, и только я все еще в своей тяжелой куртке, словно уже ни на что не реагирую.

Я прислоняюсь к смятой машине — разбитые окна, следы крови на сиденье, ботиночек ребенка и рядом с ним игрушечная машинка той же марки и того же цвета, копия раздавленной. Голова моя кружится, сердце проваливается куда-то вниз, еще немного, и я потеряю сознание.

— Делай что хочешь, — говорю я мастеру, залезаю в машину и еду домой.

Десять часов. Дома тишина. Я опускаю жалюзи, раздеваюсь, остаюсь в одном белье, снимаю покрывало, залезаю в постель и пытаюсь уснуть. Смутное воспоминание о болезни в далеком детстве поднимается во мне. Никогда в жизни не позволял я себе так нежиться. Лежу. Глаза закрыты, плоть моя начинает томиться. С улицы доносится детская песенка из находящегося где-то далеко детского сада, кто-то выбивает ковер, кто-то играет на скрипке, женский смех. Израильское утро. Моя страсть разгорается постепенно, какая-то смутная, неясная, ни на кого не направленная. В окна проникает запах цветения. Что- то со мной происходит, от усталости последних недель что-то во мне размякло, растворилось напряжение многих лет. Я сбрасываю одеяло, раздеваюсь догола, изучаю в зеркале отражение своего отяжелевшего тела. Открывается входная дверь. Дафи. Она, как и я, совершенно не в себе из-за этих последних ночей. Идет на кухню, открывает дверцу холодильника, бродит по дому, заходит в мою комнату. Я лежу под одеялом голый.

— Папа? Ну и напугал ты меня. Что случилось? Ты заболел?

— Нет, только устал ужасно.

Она садится на кровать. Уже настоящая девушка. Лицо у нее печальное, осунувшееся, глаза покраснели, словно от слез. Хватит этих ночных самоистязаний.

— Что, занятия уже кончились?..

— Нет, я просто ушла… повздорила с учителем математики.

— Что случилось?

— Да ерунда, неважно.

— Больше не будем работать по ночам.

— Почему? — Голос у нее упал, но она не кажется удивленной.

— Хватит. Нечего искать там больше…

— Ты потерял надежду…

— Почти.

— А мама?

— И она в конце концов смирится. Серьезные и взрослые ее вопросы…

Она молчит, думает. Что-то не дает ей покоя.

— Машина, которую мы тащили вчера… Несчастье с этим ребенком… Уже известно точно, как это произошло? Кто они?

— Я не знаю…

Она очень напряжена, взгляд какой-то отсутствующий. Маленькая морщинка появилась в углу рта. Скрывает что-то. В последнее время она все больше становится похожа на Асю.

— Иди спать.

— Не могу. Слишком устала…

— Так садись за уроки… Что произошло у тебя там с учителем математики?..

Она улыбается грустно, не отвечает, выходит из комнаты.

Я звоню в фирму техпомощи и аннулирую наш договор.

— С какого времени?

— С этой ночи. Звоню старухе.

— Где Наим?

— Пошел в кино.

— Хорошо. Скажите ему, пусть возвращается в свою деревню, а завтра пусть явится в гараж, как обычно. Больше он мне не нужен по ночам. Я больше не буду этим заниматься.

Молчание…

— Госпожа Армозо?

— Да.

— Так передайте ему…

Она молчит. У меня вдруг от жалости к ней защемило сердце. Ведь это была ее последняя надежда. Она забормотала:

— Но он не мешает мне… Он может остаться жить здесь…

Я сразу же понял.

— Если хотите, пусть остается, я не возражаю. Может даже не приходить в гараж, пусть продолжает помогать вам…

Словно он вещь…

Ее голос дрожит, будто она вот-вот заплачет.

— Спасибо, спасибо, пусть останется еще немного, пока я снова не привыкну к тишине…

— Сколько захотите…

— Спасибо, спасибо, еще немного. Благослови вас Господь. Хороший вы человек.

Поздняя ночь. Все спят. В доме темно. На улице дождь, буря. Слышно, как ветер стучит ставнями. Я на кухне, на мне большой фартук, занята стряпней, готовлю рыбу. Отрезаю головы, очищаю от чешуи, разрезаю белые тела, чтобы вытащить внутренности. Руки мои в крови и грязи. А рыба какая-то особенно