Сам убрал со стола тарелки, не ждал моего напоминания, пошел выносить мусор и вдруг пропал, я испугалась — не убежал ли, но он вернулся. Предложил сам сделать что-нибудь по дому, я попросила его сменить лампочку, работает хорошо, осторожно, без лишнего шума. Если останется у меня до Пасхи, поможет мне избавиться от хомеца[46] и сделать дом совершенно кошерным.[47] И газеты он умеет читать. И правда, угодил мне Адам.

Но когда наступил вечер и стало темно, я увидела — вот мы вдвоем в доме, проведем вместе ночь, — и мне стало страшно. Я подумала вдруг — это не маленький мальчик, это уже юноша, парень, и лицо его показалось мне темным и опасным, ведь он может украсть золотые монеты, которые есть у меня, поднять на меня руку, а если не он, то его брат, у них всегда есть старшие братья. Он потихоньку откроет ему ночью дверь. Ведь этот мальчик уже один раз проник сюда ночью. И для чего нужна мне мне эта морока, плохо было мне в прежней тишине? Четыре задвижки сделала я на двери, да и у госпожи Гольдберг отличный слух. Я была в полной безопасности, а теперь впустила врага в свой дом.

Странные эти мысли совсем сбили меня с толку.

Я сказала ему: «Почитай мне газету», чтобы проверить его, может быть, по голосу определю его намерения. Я дала ему статью доктора Розенблюма, у которого короткие предложения и ясные простые идеи. Он начал читать, очень членораздельно читает. Нам попалась как раз статья о том, что я и сама давно знаю: что арабы лишь о том и думают, как бы уничтожить всех нас. Этого как раз мне и не хватало — вложить эту идею ему в голову, а он и правда перестал читать, поднимает на меня глаза и говорит:

— Я хочу уничтожить вас?

«Конечно, — хотела я сказать ему, — но ты, слава Богу, не можешь». Но я промолчала. Он был такой сладкий, когда спросил это, ну просто невозможно. Я снова вспомнила Габриэля и как он пропал, все случилось так быстро. И тогда мне пришло в голову попросить его, чтобы он поцеловал меня. Если поцелует, то не сможет поднять на меня руку ночью, и я смогу спать спокойно. Может быть, украдет что-нибудь незначительное, но не более того. Я вижу, как он сидит хмурый, что-то задумывает нехорошее. Я сказала ему: «Подойди, поцелуй меня». Он ужасно удивился, негодяй, но взял себя в руки, не смог отказать такой древней старухе, как я, встал, дотронулся на мгновение своими горячими губами до моей щеки. Может быть, лет пятнадцать никто не целовал меня. Такой милый. Я отправила его спать. Ключ от его комнаты я спрятала еще раньше, чтобы он не мог закрыться там и замышлять что-нибудь против меня. Он надел пижаму, лег в кровать и уснул. Я моюсь, надеваю ночную рубашку, гашу свет и сижу в темной комнате, слушаю его дыхание. Восемь часов, девять — из порта доносится звук сирены. Я зашла в его комнату, чтобы посмотреть на него, лежит свежий такой, раскраснелся во сне. Я сложила его одежду. Десять, одиннадцать, а я все еще дремлю в кресле в темной комнате — жду, может быть, зазвонит телефон. В полдвенадцатого потухли огни в заливе, я подошла к нему. Он спал глубоким сном, одеяло сползло немного, я укрыла его. Вдруг нагнулась и коснулась его лица в легком поцелуе. Что поделаешь? Такое вот несчастье.

Вернулась в гостиную, все еще надеюсь услышать телефонный звонок.

Который час? Еще немного — и полночь. Проспала два часа и проснулась. Дома темно. Просыпаюсь я легко и просто. Это-то и пугает меня в последнее время. Сна будто и не бывало.

Сегодня ночью папа отправляется вызволять застрявшие машины, между двенадцатью и двумя часами ночи ему должны позвонить из фирмы по буксировке. Все это я услышала вчера, уже все знаю. Собираются искать любовника по ночам. За окном виден стоящий у тротуара тягач, желтый подъемный кран которого похож на палец, нацеленный в небо. Я встаю, надеваю приготовленную с вечера одежду. Вельветовые брюки, нижнюю кофточку из шерсти, теплую безрукавку. Я решила поехать вместе с ними. Натягиваю высокие ботинки для экскурсий, входящих в программу допризывной подготовки, шарф, зимнюю одежду, которую никогда не надеваю зимой. Осталось только помолиться, чтобы случилась какая-нибудь авария или чтобы какая-нибудь машина застряла на дороге.

Одеваюсь в темноте, по небу с дикой скоростью плывет луна навстречу клочкам облаков. Слышен шум воды, стекающей по водосточным трубам, но дождя не видно. Я думаю о машине, мчащейся из Тель- Авива в Хайфу, даже вижу ее. Она светло-голубого цвета. Думаю и о шофере, и его образ возникает перед моими глазами, это молодой человек, очень симпатичный, на нем черный свитер, чем-то напоминает нашего учителя физкультуры. Рядом с ним сидит маленькая женщина — жена или любовница, — очень миленькая. Они возвращаются с вечеринки, по радио передают танцевальную музыку. Он кладет руку ей на плечо, обнимает ее, вторая рука — на руле. Счетчик показывает скорость — сто двадцать километров в час. Он наклоняется к ней и устало целует ее, но ей мало поцелуя, она прислоняется к нему и кладет голову ему на плечо, гладит его волосы, мешает ему вести машину. Они разговаривают о себе, о том, как у них все хорошо, а тем временем начинается проливной дождь (я вижу его, луна исчезла, небо заволокло облаками, дождь бьет в окно), и вот он не замечает поворота, трах! Машина врезается в железный барьер, крыло помято, дверь разбита, фары лопнули, женщина кричит, тормоза скрежещут, машина чуть не перевернулась, но все-таки каким-то чудом удержалась на боку. Они живы. Только несколько небольших царапин и ушибов. Я продолжаю с удовольствием фантазировать. Зашнуровываю ботинки. Представляю себе, как мужчина выбирается из машины и вытаскивает из нее свою спутницу. Потом бежит наперерез едущей навстречу машине, сообщает шоферу свои данные, не проходит и нескольких минут, а в конторе уже звонит телефон. Скучающая дежурная записывает данные, открывает журнал, чтобы посмотреть, чья сегодня очередь. Мой глаз, как фотоаппарат, схватывает папино имя и номер нашего телефона. Дежурная поднимает трубку и набирает номер. Душа моя уходит в пятки. Надо же — в этот самый момент и впрямь зазвонил телефон. Я окаменела. С ума сойти, фантазия превратилась в действительность. Я побежала в рабочую комнату. Подняла трубку и сказала «да», но папа опередил меня, уже успел снять трубку телефона, стоящего у его кровати. Я слышу: «БМВ» семьдесят второго года, номер водительских прав, в трех километрах к югу от развилки на Атлит. Папа записывает все в маленькую книжечку, которую я положила ему накануне вечером около телефона. Я иду в ванную, умываюсь, чищу зубы, потом, заскочив в уборную, тороплюсь к папе, вот удивится, но в доме темно, похоже, что он уже ушел. Я заглядываю в спальню, Господи Боже мой, он опять уснул. Ночник погашен. Я начинаю будить его, тормошу изо всех сил: «Папа, ты с ума сошел, забыл, что тебе надо отбуксировать машину?» Он приходит в себя, растерянный, заспанный, вдруг кажется таким старым. «Что случилось? Кто это…» Он думал, что ему приснилось. «Счастье, что ты не спала». Мама заворочалась под одеялом. Он быстро стал стягивать с себя пижаму, раздевается почти догола в моем присутствии, совсем обалдел. Я бегу на кухню, ставлю на огонь воду, чтобы сварить кофе. Папа идет в ванную, выходит уже одетый.

— Иди, папа, кофе готов.

Он улыбается:

— Дафи, ты будешь чудесная жена.

Я звоню старухе, чтобы разбудить Наима, мне ужасно любопытно, как он отреагирует, когда услышит мой голос. Но трубку берет не он, а старуха.

— Добрый вечер. Надо разбудить Наима. Папа сейчас за ним заедет.

— А кто ты?

— Я его дочь, меня зовут Дафи.

— Что это за имя — Дафи?

— Дафна. Извините, нет времени. Мы уже уезжаем.

— Кто это — мы?

— Папа и я… быстренько… разбудите его, скажите, пусть ждет нас внизу.

— Хорошо, хорошо. Что ты так волнуешься, девочка?

До папы еще не дошло, что я собираюсь ехать с ним, он смотрит на вырванный из блокнота листок, на котором записаны данные, глаза его полузакрыты, заметно, что он уже много лет не знает, как выглядит мир в полночь. Пьет кофе, грызет кусочек сыру, добродушно улыбается мне. Не замечает, что я сижу перед ним в пальто, пью кофе, готова к дороге. Он ставит грязный стакан в раковину, нагибается и торопливо