случалось очень быстро.

Убитых, кстати, дети хоронили. По-своему. Закапывали на поле.

А профессор в житников не верил. Странный человек! Не верить можно в то, что проверить не получится. А житники – они ж настоящие.

– Ну перебили взрослых, а потом что?

Это он спросил, когда выслушал, что Артур Альберту рассказывал. Вот ведь хмырь ученый! Простых вещей не знает. Духи, они же не люди, они по-другому думают и не загадывают далеко. Это во-первых. А во-вторых, не зря мертвых на поле прикапывали. Не к зимней, так к весенней жатве вырастало там совсем не то, что сеяли.

Нет, Артур, понятно, не стал бы всего этого Фортуне объяснять, если бы младший не полюбопытствовал. А что вырастало – это видеть надо, словами не рассказать. Альберт привязался – пришлось нарисовать...

– Страсти-то какие! – хмыкнул профессор, на картинку поглядев. – Дети кукурузы. И как же вы с этим, юноша, боролись? Топором рубили?

– Пожгли, – честно ответил Артур.

– А детишек, конечно же, развезли по другим деревням. К добрым людям пристроили, я правильно понимаю?

Ну не дурак ли? Нет, не дурак. Странный просто. И противный.

– Сказал же – пожгли, – напомнил Артур. Профессор глубоко задумался и после этого день и еще полдня общения избегал. Что Артура вполне устраивало. А пастыри, по слухам, житников прогоняли. Наверное, они и вправду это умели. Артур и сам способен был крестом и молитвой отваживать нечисть и тварей. Да и сэр Герман, если б захотел, вполне мог обходиться без оружия.

Что ж, чудовищ прогонять – дело, на первый взгляд, благое. Но только если не вспоминать, сколько в Долине глухих деревенек, куда лишь патрули храмовые и забредают. Даже мытари в такую даль не забираются.

Духи, твари и демоны, изгнанные монахами из Обуды, Дакийского княжества или Видинской земли, нашли себе корм в Тырнове, Лихогорье, многострадальном Средеце и, конечно, по всей границе болот. Город и Пустоши – в Развалинах. Хозяин Воды – в Балатоне. Хмельной Вурдалак – в Средеце, в самом сердце тамошних виноградников. Хохотунчик – в Бургасовых болотах, откуда сбежал трактирщик Захар Качия, Садовник – в болотах Рудных. А в Идрии пришлось прекратить добычу ртути. Там Триглав, Велебит, Красовы Ямы – и все это сразу взбесилось, оголодало, полезло жрать, как будто со всей Долины стеклись туда твари и нечисть.

И никто больше не живет в Дуга-Ресе. Даже тамошний воевода сбежал, явился к герцогу с повинной: твой меч – моя голова с плеч, но не вернусь, и не приказывай.

Потеряли город. И удастся ли вернуть, этого сейчас и храмовники не знают.

По южной границе Аграмского княжества, вдоль Рудных болот было много небольших поселений. Земли там плодородные, и люди за них держались, несмотря на то что очень уж далеко оттуда до городов и наезженных дорог.

Карнай рассказывал, что, когда они с Ирмой забредали к Рудным болотам в последний раз, никого живого в поселках уже не осталось.

Пожрали.

Оно и понятно: куда ж деваться голодным и неубитым тварям?

Шопронский митрополит Адам высказывался в том смысле, что придет время, когда пастыри смогут защитить всех людей в Единой Земле.

Дай-то бог. А пока оно не пришло, это славное время, чернецы делали, что могли, и слыли в людских глазах праведниками. Тамплиеры же, убивающие чудищ на окраинах, становились как бы уже и ненужными.

Чего там хотел сэр Герман? Незамыленного взгляда? Так замыленный или нет, взгляд видит то, что на поверхности: глава епископской церкви начал войну против воинства Храма. Бескровную войну, до победного конца. Наше дело правое – мы победим. И возразить-то нечего. Дело и вправду правое. Двуглавая церковь – это ведь исключительно от безысходности, от неверия в людскую порядочность. После Дня Гнева, когда жизнь устраивалась заново, Невилл-Наставник повелел не отдавать такую силу в одни руки. И Артура с Альбертом сто лет назад тоже не от хорошей жизни отправили в Теневую Лакуну. Слишком много возникло вопросов к ордену у тогдашнего митрополита. Герои там или нет, а непорядок это, чтобы рыцарь и нечистый маг братьями стали, кровь смешали по языческому обряду – две силы несовместимые.

Тогда надеялись переждать, пока страсти улягутся, и вернуться тихо и незаметно. Получилось же совсем не так, как рассчитывали. Сто лет прошло... Страсти не улеглись, страсти сказками стали. Ну люди! Уж лучше б грешником числили. Младшему, правда, еще того хуже – в ангелы записали. Тьфу! Грех и срамота, и смешно, и страшновато.

А нынешний митрополит, он всем праведникам праведник. Ему можно всю власть отдать. Даже нужно, пожалуй.

Не многовато ли святых для одной Долины?

Ересь, ересь... Но Господь простит, поскольку добр и понимает, что человеческий разум далек от совершенства. И цепляется этот разум за щербиночку на гладкой полировке. Щербинка, она и ни при чем, может. Не в ней, может, и дело. Но – цепляется.

Не многовато ли святых?

Чего думать? Бить надо. Вот только некого.

Чуть слышно загудев, прислонилась к стене гитара. Галеш, не спрашивая разрешения, плеснул себе вина и улыбнулся глазами поверх кружки:

– Мыслишь?

Артур лишь вздохнул. Бессмысленное перебирание фактов и фактиков, собственных ощущений и чужих рассказов – меньше всего это походило на размышления. Выводы, выводы где? Хоть какие-нибудь, кроме банального перехода власти в одни праведные руки! Переборы струн, увы, не были музыкой Флейты, и озарение не приходило. Хотя надо признать, что сам Галеш чем-то на Флейтиста походил. Такой же странный, не в себе, и говорит загадками. Только не от ума, а потому что редко какую мысль додумать умеет. У него, что в стихи не складывается, сразу из головы вылетает. Зато если уж сложится...

– Как тебе песня? – спросил Галеш, сообразив, что ответа на первый вопрос не дождется.

Артур кивнул.

Да, если что складывалось в стихи, то получалось оно, как сейчас, или как тогда, в Ратуше, или как той ночью во дворе профессора. Песни были всегда к месту и всегда о том, о чем думалось, чему радовалась или по чему томилась душа.