незримых побоев хотя бы голову. Она попробовала сжаться в комок, но какая-то неведомая сила потянула ее руки и ноги в стороны, распластывая, как рыбину со вспоротым брюхом, и подставляя уже беззащитное лицо тому, что рушилось сверху.

Можно было видеть лишь потолок кумирни, такой же далекий и темный, как небо позднего вечера, но без малейшего намека на звезды. И она смотрела. Смотрела во все глаза, потому что не была способна заставить шевелиться даже собственные веки. Тело перестало подчиняться своей исконной хозяйке. Если бы оно еще и перестало чувствовать…

Раз за разом Тиррис пронизывала дрожь, удивительным образом совпадающая своими пиками с тем, как взвывал время от времени хор прибоженных, и в такие мгновения чудилось, что плоть вот-вот разорвется, ведь ее тянут в две совершенно разные стороны. Мнут, как тесто, то сдавливая, то растягивая. Неужели потом последует огонь печи?

Но нет, вместо жара пришел холод. Стылый покой каменных плит, жесткой постелью подложенных под измученное тело. Песни без слов, должно быть, оборвались намного раньше, потому что, когда прибоженная поняла, что вновь владеет собственным телом, в кумирне царила настоящая, а не поддельная тишина. И точно так же тиха была отныне и навеки плоть Тиррис, еще совсем недавно изнывающая от боли. Но та боль словно позволяла чувствовать жизнь во всей ее полноте, а наступивший смиренный мир больше походил на…

– И не всякий выносит.

Слова торговца прозвучали с заметным сожалением, так, будто он все это время слышал мысли Тиррис, и не просто слышал, а присутствовал с ней там, в прошлом. Каждый час. Каждый вздох. Но, конечно, это было всего лишь наваждением. Туманной дымкой, ненадолго повисшей над прилавком с тугими шелковыми рулонами. А еще одна дымка, впрочем, вполне осязаемая, вдруг опустилась на плечи прибоженной.

– Позвольте сделать вам подарок. Не знаю, разрешается это или нет… Неважно. Вы достойны той красоты, которую так тонко чувствуете.

В первый миг Тиррис пожалела, что принятый обет не позволяет произнести даже нескольких слов в благодарность, но тут же поняла: сказать нечего. Нахлынувшие воспоминания принесли с собой все что угодно, только не слова. Чувства. Образы. Ощущения. И разве этого мало, чтобы быть частью мира, в отличие от людей изначально лишенного дара речи?

Если бы прибоженная нашла в себе силы спросить, Логр Тори подтвердил бы: не мало. Скорее, больше чем нужно. Язык очень часто лжет, чувства – почти никогда.

То было странное желание. Искреннее, горячее, почти отчаянное, но все же странное. Как можно по доброй воле вдруг взять и захотеть чувствовать чужую боль лучше своей собственной? А вот ученик лекаря раздумывал недолго, когда наставник в сердцах отругал его за пренебрежение к нуждам больного. К нуждам старика, в теле которого доживал очередной век демон.

Что ни говори, а желание вспыхнуло в прыщавом юнце как раз вовремя. В тот самый день, когда Логр Тори собирался попрощаться со старым пристанищем своего духа и попытаться найти новое. Угодить новому хозяину оказалось легко, вот только на следующее же утро ученик покинул своего учителя. Боль страдающих тел оказалась слишком большим испытанием для новоявленного одержимого. А вот то, что творилось в сознаниях…

Так он и попал в услужение к купцу, а потом стал равноправным участником торговли. Не составило никакого труда прочувствовать тайные потребности то одного, то другого важного и нужного человека, дальше оставалось лишь помочь их удовлетворить. Да, не всякий раз удача приходила на сторону Логра Тори, но годы шли, опыт копился, и для нынешнего торговца шелком больше не существовало закрытых дверей, разве что кроме одной, ведь до Янны Лири он так и не успел добраться вовремя.

Дневник наставницы хранил очень многие части ее души, но все же не давал ответа на главный вопрос: почему? Зачем ей понадобилось пытаться воплотить божество здесь, в чужом и чуждом мире? Не была ли эта попытка обречена на неудачу заранее? Или это Всеединый счел старания своей дочери святотатственными и оборвал нить ее жизни своими руками?

Как бы то ни было, Логр Тори дал себе слово закончить труд наставницы. Исполнить ее последнее исступленное желание низвести божественное на землю, но только иным путем. Впрочем, он и не мог повторять ее шаги в точности. Янне Лири требовались уединение, чистая юная душа и вера, которой хватило бы не только на двоих, а и на куда большее количество человек. У Логра не было ни того, ни другого, ни третьего. Одиночество ему опостылело еще в родном мире, а знаний и уверенности было явно недостаточно, чтобы привить местному ребенку веру в чужого бога.

Да и зачем всуе поминать Всеединого, если здесь имеются свои обитатели небес?

Глаза Кано Кири походили на черные агаты, заманчиво блестящие и совершенно непрозрачные для взгляда, желающего узнать, о чем думает приземистый сухонький старичок, перекатывающий с ладони на ладонь кучку шелковых коконов, пепельно-серых и желто-жемчужных, таких похожих на тот, что открывает любому страждущему «врата мечты». Логр Тори потому и стал торговать шелком: однажды увидев призрак самой драгоценной вещи родного мира, не смог попрощаться с ним навсегда. И хотя здешние бабочки не обладали никакими чудесными свойствами, кроме красоты, в глубине души все-таки верилось: есть и другой обратный путь домой, тот, что не заставит память потускнеть, а чувства выгореть.

– Неужели весь товар уже распродан, если ты так быстро захотел увидеться со мной вновь?

Кано Кири был по меньшей мере умным человеком. Пусть он не умел чувствовать своего собеседника изнутри, но, казалось, ему было вполне достаточно того, чем обходились обычные люди: слуха и зрения, чтобы проникнуть в тайные намерения другого. Впрочем, слишком далеко он благоразумно не заходил никогда.

– Нет, мой друг. Тем не менее я хочу предложить тебе новую сделку.

– Звучит слишком таинственно, чтобы соглашаться, не услышав всех подробностей.

– Подробности будут, если пожелаешь. Но тогда сделка превратится в соучастие.

Агатовые глаза собирателя шелковых коконов сузились до щелок, но посверкивать не перестали.

– Опасные речи я слышу. Весьма опасные.

– Я не заставлю тебя рисковать. Если ты сам не захочешь.

Кано Кири лукаво улыбнулся:

– Говорят, что юному рисковать проще, чем старику, но мне видится обратное. Что я могу потерять? Всего-то несколько лет жизни в окружении болезней и немощей.

– Свое доброе имя.

– Мне некому передать эту доброту. Ты знаешь.

Логр Тори конечно же знал. Но решил обратиться за помощью к старому хитрецу не только из-за отсутствия у того наследников. Ко всем прочим своим неоспоримым достоинствам Кано Кири был чужеземцем и молился вовсе не Божу и Боженке.

– В твоем хозяйстве найдется несколько пар сноровистых рук и отчаянных голов?

– Ищущий да обрящет.

– Это должны быть смелые и сильные люди, умеющие выполнять приказы и не знающие пощады.

– Я не генерал, и в моем распоряжении нет армии, – притворно посетовал собиратель коконов, – но я понимаю, кто тебе нужен. Есть такие люди.

– Я заплачу им. И заплачу тебе. Сколько скажешь.

– Твои речи решительны. Таковы ли твои намерения?

– Я достигну своей цели. С помощью или без.

Кано Кири помолчал, перекатывая коконы в ладони.

– Достойная цель всегда собирает достойных людей вместе. Я не буду спрашивать, что ты задумал. Помощь другу не требует ответов на вопросы.

Он не мог поступить иначе, этот старый разбойник, отяготивший свою душу не одним десятком смертей. Логр Тори заранее знал все наверняка, но, к счастью, давным-давно уже разучился стыдиться своих возможностей, иначе не смог бы поднять на собеседника взгляд.

План состоял всего из двух шагов, правда, каждый был по-своему сложен. Для начала нужно было